Сергей Смирнов - Без симптомов (Сборник)

– Кто ты такой? - чуть не плача спросил Вильбау.

– Меня зовут Франсуа, - прогнусавил робот.

– Шеф, - шепнул Жерье. - А если лаской, лаской?..

– Без тебя знаю! - огрызнулся Вильбау. - Что ты здесь де- лаешь, Франсуа?

– Гуляю, - ответил робот и, скромно потупившись, добавил:

– Ночью я сочиняю стихи.

– Безобразие! - не выдержал расстроенный Жерье.

– Франсуа, - сказал Вильбау, - ты ведь нас не видел, вер- но?

– Видел, - возразил Франсуа.

– Но ведь ты не догадался, кто мы такие?

– Нет, догадался: воры.

Грабители вздрогнули: дело принимало серьезный оборот. Но Вильбау вдруг воспрянул духом.

– Малыш, - вкрадчиво сказал он роботу, - а ты не хотел бы прогуляться с нами? У нас… есть кое-что для тебя… Пода- рок…

Франсуа засиял от радости:

– Наверно, телевизор?

– Три!..

Робот затрясся; в его железном чреве что-то запрыгало и загромыхало. Он надел белую панамку, и все трое вышли на улицу.

За углом они сели в автомобиль: Жерье за руль, рядом Франсуа, позади - Вильбау. Через минуту они уже мчались по пустынным предрассветным улицам.

– Я люблю кататься, - говорил Франсуа, и его бронирован- ное лицо так и лучилось. Вильбау рылся в саквояже. Когда ма- шина въехала на мост, он что-то шепнул Жерье, и тот выключил двигатель.

– Франсуа, мальчик мой, - проговорил Вильбау фальшивым голосом, - не дурно бы сейчас перекусить!.. Дорога предсто- ит, знаешь ли, дальняя…

– Вы очень добры, - застенчиво ответил Франсуа. - По правде говоря, я давно уже хотел скушать какой-нибудь махо- вичок…

– "Маховичок"! - презрительно повторил Вильбау, вынул из саквояжа бронебойную гранату кумулятивного действия и быстро выдернул предохранительную чеку.

– Вот, дружочек, это тебе будет больше по вкусу…

Франсуа вытер руки о панамку, взял гранату и сунул ее в рот.

– Драпай! - взвизгнул Жерье.

– Заводи!.. - крикнул Вильбау, но Жерье уже улепетывал по мосту. Вильбау схватил кастрюльку и бросился следом.

Метров через сто Вильбау нагнал приятеля. Тяжело дыша, они остановились и посмотрели назад. Автомобиль на ходу странно осел и накренился, потом из него повалил дым. Вне- запно дверца открылась, и они увидели оплывшего, раскаленно- го докрасна Франсуа.

На голове у него догорала панамка, а на спине - остатки кожаного сиденья. Повертевшись на месте, робот с криком "Ух ты!" бросился через парапет в реку. Вода вскипела и пошла пузырями; всплыла дохлая собака.

Но уже минуту спустя Франсуа выкарабкивался из воды на набережную. При этом он немодулированным голосом распевал куплеты, а с его круглой головы черными пластинками слетала окалина.

Грабители устремились в ближайший проходной двор и целых полчаса носились по тихим переулкам, заметая следы.

В предместье Жильмобль, в одном из безлюдных маленьких парков, они сели на скамейку.

– Шеф, - сказал Жерье, - мне кажется, пора делить добы- чу…

– Хочешь дать тягу?

– Как договорились: уходим по одному…

– Ха-ха-ха! - демонически рявкнул Вильбау и плотно обхва- тил руками кастрюльку. Жерье молча вцепился шефу в глотку длинными пальцами.

– Эй, ребята! - несколько полицейских умело скрутили гра- бителей и надели наручники.

Один из них выступил вперед:

– Я префект полиции Лакруа. Вы арестованы по обвинению в краже и нападении на робота-агента.

– Так я и знал, - прохрипел Вильбау. - Ваш проклятый Франсуа, стало быть, остался невредим?

– Рецидивист, - ответил префект, - такого парня, как Франсуа, голыми руками не возьмешь. Кстати, Буше, где он сейчас?

– Видите ли, месье, эти молодчики скормили ему противо- танковую гранату, он сделался от нее вроде как пьяный, и его отправили на завод для замены кантровой гайки. Капитану Тро- пезу пришлось дать ему отгул на сегодня.

Префект кивнул и взял в руки кастрюльку, бормоча:

– В нее, пожалуй, войдет литра два… Считай, четверть миллиона франков, а?

Развязав шпагат, он открыл крышку и расхохотался.

– В чем дело? - спросил Вильбау, предчувствуя подвох.

– Какой идиот догадался хранить воду в негерметичной по- суде? - ответил префект и показал кастрюлю грабителям: там на ржавом, давно высохшем дне сидел мрачный таракан.

Это случилось в те жуткие времена, когда чистая роднико- вая вода стала антикварной редкостью.

Все мы - камни, упавшие в воду: от нас идут круги. Это любимая фраза Белозерова. Он часто повторял ее, особенно в последние месяцы перед гибелью. Как задумается, так потом наверняка улыбнется и скажет. Впрочем, в самые последние наши встречи он будто совсем ни о чем не задумывался: он казался рабом каких-то навязчивых жестов, взгляд его подолгу вцеплялся в, казалось бы, незначащие предметы, он вел себя как следователь на месте преступления, почти не разговаривал и только изредка, как бы извиняясь за свои странности, грустно вздыхал. Он производил впечатление человека с расстроенной психикой; понимал, что тревожит друзей, и очень от этого страдал. Глядеть на него было больно, но вот в чем все мы ему завидовали: каждый из нас, его друзей, чувствовал, что груз знания, который обрушился на Белозерова, его бы раздавил гораздо быстрее и безжалостней. Белозеров казался нам чудом психической выносливости… Бывало, я полушутя спрашивал его, как это он справляется со всеми своими ежедневными открытиями. Он всегда хмыкал недоуменно и пожимал плечами. И только однажды вдруг сосредоточенно нахмурился, взглянул на меня пристально и сказал такое:

– Привык… Иногда, правда, становится тяжко. Будто попал в коридор между зеркал. Вроде трюмо. Прикрываешь створки так, чтоб только голова пролезала, - и двигаешь глазами туда-сюда. Жуткое зрелище - с ума можно сойти. Там дебри зеркальных краев, как бритвенных лезвий, а в этих дебрях - твои двойники. Ближайших видно, а за ними только макушки выглядывают или краешки ушей. И так - бесконечный ряд… будто только что нарезанные, одинаковые кружки колбасы… - Он словно рассказывал навязчивый и неприятный сон.

Впервые он проговорился три года назад, в день, когда мы отмечали выход его первой книжки путевых заметок журналиста. А продержался он чуть больше года. Трудно бывает человеку хранить серьезную тайну, которая вдруг полностью меняет течение его жизни. Особенно трудно хранить тайну человеку, когда его общественное положение кажется ему неизмеримо менее значимым, нежели сама тайна. Он будет невольно искать повод, чтобы проговориться и притом сделать это как бы совсем ненароком, незаметно для себя самого. Впрочем, я вполне допускаю, что раскрытие секрета "механической жизни" входило в роковые расчеты Белозерова.

Началось с того, что на встречу я опоздал на час и явился в своем любимом галстуке цвета высохшего мха и с бутылкой шампанского в левой руке (детали немаловажные). Белозеров, открыв на звонок дверь, заулыбался, потом, не поздоровавшись, попытался сосредоточиться и остановить движение радостных чувств на лице. Он тщательно оглядел меня и на секунду взгрустнул.