Владимир Немцов - Семь цветов радуги

- Ты знаешь, ведь я не слушаю тебя, Кузьма, - наконец сказала Ольга. Может, все твои предложения очень дельные, но я думаю, будет лучше, если мы их завтра обсудим вместе с Багрецовым. А сейчас... - Она коротко вздохнула, почувствовала, что краснеет, и мысленно выругала себя за это. - А сейчас, повторила она, с решимостью взглянув прямо ему в лицо, - мне просто не до этого...

- Все понятно, - стараясь говорить равнодушно, заключил Кузьма. - Завтра, так завтра.

Он хотел было добавить, что, конечно, где уж ему до московского техника. У того научные предложения! Их можно слушать хоть всю ночь, и даже со спектаклей уходить... Нет, этого не сказал Кузьма, он не хотел обижать Ольгу.

- Ну, прощай! - с нарочитой грубоватостью сказал он и пожал безвольную руку девушки. - Мне еще нужно из оранжереи долото захватить. Бесхозяйственные ребята: где работали, там и бросили.

Он что-то еще недовольно пробурчал и, не оглядываясь, быстро зашагал по дороге.

Ольга хотела броситься за ним, но удержалась. Все ее существо кричало от боли. Обида, жестокая обида душила ее до слез. Нет, не потому, что она оскорблена равнодушием Кузьмы. Она не могла не заметить, что в его разговоре скрывается какая-то непонятная нарочитость, он умышленно подчеркивает свое равнодушие. Раньше этого никогда не было, и ей казалось, что он ищет встречи с ней и чего-то боится... Сейчас она сама пришла к нему... А он?..

Не такой встречи ждала Ольга. Но самое обидное, чего она себе никогда не простит, заключалось не в этом: Ольга поняла, что отныне она будет еще чаще думать о нем. Она будет всюду слышать его шаги. Он незримо станет ходить рядом с ней. Он придет к ней в дом, сядет напротив, и Ольга будет мысленно говорить с ним. Он заполнит все ее сознание, все ее существо, и она не в силах будет освободиться от этого...

Ольга смотрела вдоль улицы, все ей казалось, как в тумане. Она провела рукой по глазам и с удивлением заметила, что ресницы ее были мокрыми.

* * * * * * * * * *

Стеша выходила из клуба почти последней. Ей не хотелось снимать звонко шуршащее платье. Она готова была снова и снова повторять слова своей роли. Как жаль, что Пушкин написал такую маленькую драму! Уже все разъехались, разошлись по домам, и донна Анна может одна пройти улицами уснувшей деревни.

"Ну и луна! - Стеша подняла голову. - Может, такие лампы когда-нибудь повиснут над нашими полями. Чудеса, а не жизнь".

Она вынула из рукава маленькое зеркальце и посмотрелась в него. Еще темнели под глазами пятна плохо стертого грима, блестели от вазелина щеки, но что самое обидное - у донны Анны стали видны веснушки. На сцене они были тщательно запудрены.

Стеша смешливо нахмурилась так, что на переносице показались тонкие морщинки, и озорно, по-мальчишечьи прищелкнула языком: "Ничего, проживу и конопатенькой".

Она не заметила, что за ней наблюдает Фрося. Откинув назад белую шляпку, девушка поджидала подругу. Убедившись, что Стеша перестала собой любоваться, Фрося подошла к ней и, вздохнув, сказала:

- Гляжу я на тебя, и зависть меня берет. До чего ж ты завлекательная, Стешка! - Она тронула ее за рукав, пощупала, каков атлас, и продолжала: - Иной раз поглядишь на Антошечкину, девка как девка - ничего особенного. Курносая, скуластая. Хоть бы кудри или косы настоящие были, как у иных девчат: ну, скажем, у Нюры Самохваловой, а то ведь так - видимость одна...

- У самой и таких нет. Каждый день кудри навиваешь, - не выдержала Стеша. - Чего тебе мои косы дались!

- Да я не про то, - Фрося поморщилась и невольно поправила мелкие колечки на лбу. - Глядела я на тебя сегодня и диву давалась! Девчонка наша, полянская, а ведь вон как представляет, даже мне плакать хотелось. Когда ты там говоришь: "Слезы с улыбкою мешаю, как апрель", - до чего горестно становится... Успокаиваю я себя: "Не верь ей. Это Стешка-тараторка, ни в жизнь она никогда не заплачет, она только зубы умеет скалить, вроде меня..."

Стеша недовольно повела бровью.

- А вот и нет, - продолжала Фрося, скорбно смотря на подругу. - Ничего не получается, вижу я одну эту Анну, и больше никого.

Антошечкина улыбнулась. Вот такая критика ей по нраву, особенно от подруги.

Девушки шли рядом. Стеша шагала медленно, придерживая шлейф тяжелого платья. Она уже пожалела, что не переоделась. И как эти "донны" стопудовые юбки носили? На сцене ходишь два шага вперед, два шага назад и никакой тяжести не чувствуешь, а по улице в таком наряде совсем невозможно идти.

"Через плетень не перескочишь", - с усмешкой подумала Стеша, вспомнив свои проделки. Она не хуже любого мальчишки могла перепрыгнуть через изгородь, конечно, если никто не видит.

В тени домов, где сейчас шли девушки, было темно, но все же Стеша каждый раз прижималась к изгороди, заметив впереди блестящие спицы велосипеда.

Она не хотела, чтобы ее увидал кто-либо из ребят. Скажет: "Форсит наша Антошечкина. До утра хвостом пыль подметала".

Фрося вытащила из платочка горстку подсолнухов и протянула их подруге:

- Хочешь?

По привычке Стеша потянулась за ними, но тут же почувствовала, что грызть семечки в таком платье как-то странно. Донна Анна, наверное, этого никогда не делала.

- Подожду, - улыбнувшись этой мысли, сказала Стеша. - Скоро только одни грецкие орехи будем грызть, а ты мне семечки суешь. Не видала я их, добро такое!

- Насчет орехов тебе Шульгина рассказывала?

- Рассказывала, - с обидой в голосе передразнила Стеша. - Я вместе с ней работаю. У нас уже саженцы ореховые есть. Около бугра с нашей стороны, знаешь, целую рощу разведем. Орехов будет, хоть завались.

- Боюсь, зубы поломаешь, орешек твердый! - хитро прищурившись, сказала Фрося. - Небось, это не подсолнух, - ткнул его в землю, а он и вырос. Дело неизвестное, новое, пока справишься - наплачешься досыта. - А ты у себя в коровнике не ревела прошлый год, когда твоя Зойка захворала? Так что нам, подружка, не привыкать! Будут у нас эти "греческие орехи". Помнишь, зимой к нам профессор приезжал?

- Ну как же.

- Рассказывал про них. Нет, мол, ничего полезнее таких орехов. "Пусть, говорит, - ваши ребятишки в школу на завтрак их берут. Десяток съел - вкусно и здорово". - Стеша проглотила слюну. - Я и сама не прочь их погрызть. Как-то в сельмаг привозили. Мать приходит домой, а меня из-за скорлупы не видать. Вот такая гора, - показала она, - на столе выросла.

Стеша увлеклась. Она бросила свой шлейф и широко размахивала руками. За ней клубилось облачко известковой пыли. Пышные кружева на оборках широкой юбки заметали следы тонких каблучков донны Анны.

Если бы кто-нибудь из приезжих встретил девушку в этом костюме на колхозной улице, то был бы немало удивлен. Печальная донна Анна словно родилась вновь и сейчас рассказывала об орехах.

- Представляешь, Фроська, что за ореховая роща у нас вырастет? Такие толстые деревья, вдвоем не обхватишь. Идем это мы с тобой, а сверху орехи падают, да не маленькие, а вот, - сжала она руку в кулак.