Джеймс Типтри-мл. - «Если», 2000 № 08

Вскоре книгу переиздали в Риге, и тут я снова, после долгого перерыва, встретился с военной цензурой, нещадно придиравшейся к словам и терминам; в Москве с этим никаких проблем не возникло.

Книга вышла, и военные воспоминания стали приходить куда реже, а потом и вовсе прекратились.

Снова в литературных делах наступила пауза. Хотя это, скорее всего, не совсем правильно. Пауза была в работе над книгами, но к литературной работе можно отнести участие в семинаре Союза писателей СССР, известном как Малеевский. Когда местом его проведения стал Дом творчества в Дубултах, меня пригласили вести одну из групп фантастов. Несколько лет каждую зиму там собирались на две недели лучшие из молодых. Число талантливых людей радовало тогда и продолжает радовать теперь.

Между тем жил я тогда уже больше в Москве, чем в Риге, хотя о переезде, о возвращении к истокам еще не очень задумывался. А тут вдруг возникли обстоятельства, которые заставили меня подобные мысли вообще отложить в долгий (как я полагал) ящик.

Дело было в том, что очередного редактора «Даугавы» сняли: чем-то он не угодил Союзу писателей. Он был латышским прозаиком и совершенно не интересовался тем, как русский читатель воспринимает руководимый им журнал. Кандидат на его пост был уже готов: поэт из молодых (двадцать лет назад я принял его на работу в газету литсотрудником, он тогда был в немилости за крамольные стихи; но многое успело измениться). Он и возглавил бы журнал — если бы бес не попутал. Чуть ли не накануне того дня, когда его должны были утвердить на бюро ЦК, он перебрал в ресторане и учинил скандал; таких вещей ЦК никогда не прощал, и тогда парню не сошло с рук: вопрос о нем отпал на какое-то время сам собой. А запасного кандидата не было.

Тут-то подвернулся я. И — не дожидаясь, пока светлая мысль возникнет у руководства — предложил свои услуги. В первый миг удивились: «Разве ты не переехал в Москву?» — «Да нет, — заверил я. — И пока не собираюсь».

Я был приглашен на собеседование в ЦК. Там вели себя благородно: по принципу «Кто старое помянет…». Как-никак, двадцатилетний срок отбыл. Можно было надеяться, что за это время поумнел. Так или иначе, препятствий не возникло, и я стал главным редактором журнала «Даугава».

Толкнул меня на это опять-таки азарт. Снова захотелось рискнуть и превратить едва теплившееся издание во что-то более интересное и читаемое. Мне хотелось, чтобы журнал привлек внимание не только читателя, живущего в Латвии, но стал интересен для жителя любой республики, и прежде всего, разумеется, России. Чтобы он стал как бы визитной карточкой Латвии — такой, какой были, к примеру, транзисторные приемники завода ВЭФ или рижские электрички. А кроме того, я всегда считал, что любое печатное издание должно давать прибыль, а не жить на дотацию. Дотационные издания, полагал я, являются нежизнеспособными и подобны больному, живущему на искусственном кровообращении и кислородном дыхании. Тогда это было еще более верно, чем сейчас, потому что расценки полиграфистов и стоимость бумаги были более чем щадящими.

Одним из способов «раскрутить» журнал я считал фантастику. Но не только ее. Вышли на поверхность мощные пласты литературы, ранее закрытой для читателя. И если двадцать с лишним лет назад, в газете, я смог заинтересовать читателя публикацией автобиографической книги Чарли Чаплина, то на этот раз не было надобности прибегать к заграничным источникам. Хватало своих. И мы начали черпать из них. Публиковали тексты, доступные нам по объему, с хорошим литературоведческим аппаратом. Кроме того, журнал в своей «Гостиной» начал публиковать интервью с известными людьми.

Первое время мне не мешали. Публикации фантастики я начал с повести Георгия Гуревича, политически нейтральной. Но замыслы были куда более «коварными»: в фантастике тоже существовали запреты и «закрытые районы». И у меня возникла идея опубликовать «Гадких лебедей» Стругацких, до той поры существовавших лишь в самиздате.

Я поехал в Москву. У меня было две цели: уговорить Союзпечать объявить «Даугаву» во всесоюзную подписку и выпросить авторскую рукопись «Гадких лебедей». Союзпечать удалось уговорить достаточно быстро, хотя мне и сказали, что денег на экспедицию пока не будет и придется нам рассылать номера подписчикам своими силами. Я согласился. Потом созвонился с Аркадием Натановичем. Он усомнился:

— Не дадут, Володя…

Я напомнил ему, что у нас не Москва и не Питер; может и пройти. Он дал мне экземпляр рукописи. И сказал:

— Только название надо изменить. Старое само по себе вызовет у них противодействие: слишком уж его склоняли.»

Я попросил, чтобы он придумал новое название сам. Он ответил сразу же — возможно, у него уже была заготовка, а может быть, название возникло в этот самый миг:

— Пусть будет «Время дождя».

Я привез рукопись в Ригу, и мы сразу же поставили ее в план. Мы не могли закончить ее публикацию в 1987 году из-за малого объема журнала. К тому же переход этой вещи на 1988 год должен был способствовать росту подписки.

Повесть пошла — и ни с каким официальным противостоянием я не столкнулся. Хотя грехам моим уже велся счет, но предъявили мне его несколько позже.

Тиражи наши и так уже росли, но главным образом за счет розницы. И я волновался, ожидая результата подписки на 1988-й: оправдаются мои расчеты или будет провал?

Подписка оказалась даже выше, чем мы в редакции предполагали. Но и до того она увеличивалась с каждым месяцем. Так что, когда выходил очередной номер, вся редакция шла в экспедицию издательства. Там мы запечатывали журналы в конверты, чтобы отправить их подписчикам по почте.

Аркадию Натановичу я отсылал по пятнадцать экземпляров каждого номера с их повестью.

Настроение было прекрасным. Но продержалось оно недолго. Повторилась история двадцатилетней давности. И поскольку сюжет был схожим, то и развязка оказалась очень похожей. Хотя и не стопроцентно.

Сюжет получался в обоих случаях вот какой: я прихожу в унылое и убыточное издание, нахожу, хотя и рискуя, способ улучшить положение дел, вытаскиваю (газету, журнал) сперва на окупаемость, потом на прибыль — и меня снимают.

Разница же была в том, что двадцать лет назад меня снимал ЦК, а Союз писателей защищал.

Это было естественно: у писателей и у меня была одна цель — сделать газету интересной для латышского читателя. Они видели, что я это делаю — и помогали, насколько могли. Хотя не все, конечно: те, кто пользовался наибольшим авторитетом в ЦК, меня не поддерживали, их позиция всегда совпадала с позицией партийного руководства. Но таких было мало.

А в 1987 году кампанию против меня начал Союз писателей, ЦК же взял на себя лишь организационную сторону.