Дэвид Лэнгфорд - «Если», 2000 № 06

Затем в статье говорилось, что хотя брак Лиффкомов продолжался всего лишь десять часов тринадцать минут, документально засвидетельствованы даже еще более краткосрочные браки.

Таким способом «Двадцать четыре часа» ловко избежала водопада писем со жгучим вопросом, не рекорд ли это мимолетности брака.

Элисон вернулась в квартирку, которую снимала до свадьбы. Она улеглась на диван, устремила взгляд сквозь потолок в бесконечность и думала, думала, думала…

Чересчур несчастной она себя не ощущала. Меланхолия, злость и безумные несбыточные надежды были чужды Элисон. Трагедию жизни она приняла спокойно и даже с юмором.

— Посмотрим правде в лицо, — приказала она себе. — Мне больно. Я надеялась, он скажет: «Неважно. Что это меняет? Я ведь люблю тебя такой, какая ты есть». Или что-нибудь подобное — то, что повторяют герои любовных романов. А что сказал он? «Андроид!»

Ну что ж, жизнь — не любовные романы, иначе зачем бы их сочиняли?

Для начала следует признать, что она все еще его любит. Так будет легче разобраться в своих чувствах.

Ей следовало раньше признаться ему во всем. Ведь теперь у него есть право на подозрение, что она расчетливо выжидала дня свадьбы, а уж тогда торжествующе сообщила ему, что она андроид.

Конечно, все было совсем не так. Она молчала, поскольку сначала им следовало познакомиться поближе. При первой встрече не говорят: «Я состою в браке», или «Мне как-то пришлось отсидеть пять лет за воровство», или «Я андроид. А вы?»

Если бы в первые недели знакомства разговор коснулся андроидов, она упомянула бы, что сама андроид. Но такого случая не представилось.

Когда Родерик попросил Элис стать его женой, она совершенно искренне забыла сказать, что она — андроид. Бывали моменты, когда это имело значение, и моменты, когда не имело ни малейшего, и тот момент казался именно таким.

Родерик был так умен, так чужд предрассудков и так мягок (кроме тех случаев, когда выходил из себя), что она вообразить не могла подобной реакции с его стороны.

Нет, она не сомневалась, что этот факт ему абсолютно безразличен, и бросила мимоходом, как могла бы сказать: «Надеюсь, ты не против, что я по утрам пью кофе со льдом?» Ну, почти так — просто упомянула и все.

И счастью пришел конец.

Теперь зыбкость ее мыслей смутил новый вопрос. Действительно ли Родерик хочет развода или он пытается что-то доказать? Если верно второе, она готова охотно признать это «что-то» доказанным.

Родерик ей необходим. Это она знала твердо. И даже не вполне понимала, что, собственно, произошло. Может быть, он просто хочет сначала пройтись по ней сапогами?

Если так, то пусть. Пусть ругает ее на все корки, пусть обрушивается на андроидов, чтобы дать выход предрассудкам, которых он почему-то где-то набрался. Пусть, если это вернет его ей.

Она протянула руку, взяла телефон и набрала номер любимого.

— Привет, Родерик! — прощебетала она весело. — Это Элисон. Нет, не бросай трубку. Скажи, почему ты ненавидишь андроидов?

Возникла долгая пауза, и она поняла, что он взвешивает все варианты — например, не разумнее ли молча повесить трубку. Родерику следовало отдать должное: он всегда все тщательно обдумывал, прежде чем ляпнуть глупость.

— Я не ненавижу андроидов, — буркнул он наконец.

— Значит, ты что-то имеешь против андроидов женского пола?

— Нет! — взорвался он. — Я психолог. Я мыслю относительно беспристрастно. Мне чужды расовая ненависть, предрассудки, мания величия…

— В таком случае, — сказала Элисон очень тихо, — ты ненавидишь конкретно одну женщину-андроида.

Голос Родерика тоже стал очень тихим.

— Нет, Элисон. Ничего подобного. Все дело только… в детях.

Ах, вот что! На глаза Элисон навернулись слезы. Именно то единственное, в чем она бессильна. То, о чем она даже думать отказывалась.

— Это настоящая причина? — спросила она. — А не просто формальность, на которой ты намерен строить свой иск?

— Это формальность, — ответил он, — и это настоящая причина. Элисон, тебе трудно представить всю сложность моего положения. Конечно, люди хотят иметь детей, но большинство смиряется, когда узнает, что детей у них не будет. У меня все гораздо серьезнее. Я был восьмым ребенком в семье. Младшим. Казалось бы, за продолжение нашего рода можно было не опасаться. Ведь все остальные женатые и замужние. Некоторые уже долгое время. Один брат и две сестры вступали в брак по два раза. Итого семнадцать человек, не считая меня. Однако общие их достижения в смысле отцовства и материнства равны нулю. Вопрос продолжения рода, ты понимаешь? Остался только один шанс: я.

Элисон ощутила всю меру горя, на какое была способна. Она поняла каждое слово Родерика и все, что крылось за каждым словом.

Она не произнесла ни слова, и Родерик молча повесил трубку. Элисон поглядела на свое удивительно красивое тело и впервые не испытала ни радости, ни торжества. Напротив, оно вызвало у нее раздражение, так как не могло произвести на свет ребенка. Что толку от его безупречных линий, от соблазнительной прелести, если оно лишено своего подлинного назначения?

Однако ей и в голову не пришло сдаться, отказаться от права на защиту в суде. Еще не поздно, она может предпринять какие-то шаги! Выигрыш процесса сам по себе ничего не значит, но, возможно, он поможет ей вернуть Родерика.

Судья слегка надувался от важности, и с самого начала было ясно, что он намерен сполна использовать власть, какой облекала его система гражданского права. Процесс, судя по всему, сулил ему немалое удовольствие.

Он положил сжатые руки на стол и обвел одобрительным взглядом битком набитый зал. Он произнес вступительную речь, явно смакуя тот факт, что по меньшей мере пятьдесят репортеров записывают каждое его слово.

— Данное дело охарактеризовали как важное, — начал он, — и оно таковым является. Я мог бы объяснить вам, в чем заключается его значимость, однако это не в интересах правосудия. Исходить мы обязаны вот из чего. — Он кивнул присяжным с напыщенной серьезностью. — Из того, что мы не знаем ничего.

Это ему понравилось. И он повторил:

— Мы не знаем ничего. Ни одного факта. Мы никогда ничего не слышали об андроидах. Все это и много большее нам должны сообщить. За доказательствами мы можем обращаться к кому угодно и куда угодно. И мы должны сделать наши выводы здесь и теперь на основании того, что услышим здесь и теперь касательно «за» и «против» в этом деле — и ни на чем другом.

Он изложил свой тезис и начал его развивать. Он пикировал и взмывал ввысь, он уносился прочь и возвращался, будто быстрый ворон — метать бисер перед свиньями. Ведь само собой разумеется, слушатели его состояли исключительно из свиней. Он этого не говорил, он даже не позволил себе ни единого намека, однако все было ясно и так. Только на Родерика и Элисон он глядел с отеческой благожелательностью. Им он был обязан своей грядущей славой.