Роберт Уилсон - «Если», 2000 № 03

В конце 80-х годов на киностудии им. М. Горького произошла реорганизация — она разделилась на несколько творческих объединений. Павел Оганезович активно включился в общественную жизнь, он возглавил ТО «Ладья». С его помощью многие молодые режиссеры сняли свои первые фильмы для детей и подростков.

Тогда же он приступил к реализации нового проекта — экранизации фантастической сказки А. Волкова «Волшебник Изумрудного Города». Однако в самый разгар работы случилось несчастье — инфаркт, больница, а потом медленная реабилитация и постепенное возвращение к активной деятельности. Победив болезнь, Павел Оганезович все-таки нашел в себе силы после длительного перерыва завершить начатую работу. Фильм вышел в 1994 году. Нарушение размеренного ритма кинопроизводства никогда не сказывается положительно на конечном результате, но критиковать этот фильм не поднимается рука. Дети смотрели его с удовольствием.

Да, будущее оказалось не таким прекрасным, как пелось в знаменитой песне. В середине 90-х годов киностудия им. М. Горького перестала делать фильмы для детей, а потом вообще перестала снимать кино. Старые мастера ушли со студии. Ялтинский филиал, на котором снимался «Лиловый шар», оказался за границей. Наташа Гусева так и не стала кинозвездой. Она снялась еще один раз, в неудачном белорусском фильме «Воля Вселенной», потом закончила Московский институт тонких химических технологий, вышла замуж за одного из своих поклонников и несколько лет назад родила мальчика.

Больше Павел Арсенов в кино не работал. Он долго болел, а летом прошедшего 1999 года скончался, не дожив чуть меньше года до пятнадцатилетия своего самого громкого фильма и чуть меньше полутора лет до начала XXI века, о котором этот фильм был снят.

Те, кто помнит фильм Ричарда Викторова «Комета», могут представить себе Павла Оганезовича воочию. Он там сыграл кинорежиссера, фактически самого себя: энергичного и задумчивого одновременно. Таков был Павел Арсенов — романтик, сказочник и, конечно же, фантаст, — таков был и остается его кинематограф.

Избранная фильмография режиссера П. АРСЕНОВА (фантастика и сказки)

1. «Король-олень», киностудия им. М. Горького, 1969 г.

2. «Вкус халвы», киностудия им. М. Горького, 1975 г.

3. «Гостья из будущего», киностудия им. М. Горького по заказу Г ос телерадио, 1984 г.

4. «Лиловый шар», киностудия им. М. Горького (Ялтинский филиал), 1987 г.

5. «Волшебник Изумрудного Города», киностудия им. М. Горького, ТО «Ладья», РОСКОМКИНО, 1994 г.

Родителей я не виню — даже после всего, что случилось. Свое решение они приняли не по капризу — им обоим в детстве и юности пришлось несладко. Мой дед со стороны отца страдал маниакально-депрессивным синдромом. О его переменчивом нраве слагали легенды. Семейство поминутно бросало из огня дедовых громокипящих страстей в пламя его отчаяния. Когда отец женился, он мечтал, чтобы в его доме не умолкали музыка и смех маленькой девочки; и разумеется, он хотел быть уверенным в том, что дочь не унаследует болезнь своего деда. Отец родился в восьмидесятых, когда ген биполярного синдрома еще не был открыт, а подавлять его научились вообще лишь много лет спустя. Как жаль, что генная инженерия не удовольствовалась умением удалять ненужные гены и двинулась дальше. Но я отвлекаюсь… У моей матери, напротив, было идиллическое детство (возможно, даже слишком идиллическое): она считалась вундеркиндом и пятнадцать безмятежных лет концертировала как скрипачка, срывая восторженные аплодисменты, пока не обнаружила, что детская виртуозность еще не предполагает гениальности во взрослом возрасте. Узнав истинные пределы своих способностей, она закусила губу и поклялась, что для ее дочери не будет ничего невозможного.

Итак, меня не столько зачали, сколько спроектировали — полагаю, здесь этот глагол уместен, так как я (и тысячи мне подобных) начала жизнь не в качестве человека, но в качестве концепции, набора параметров, который лишь впоследствии обрел плотскую оболочку. Моя семья была довольно состоятельной — мы жили в собственном доме в Рестоне, фешенебельном коттеджном поселке на севере Виргинии — но услуги инженеров-трансгенетиков стоят недешево, так что мне пришлось обходиться без братьев и сестер. Как бы то ни было, вложения моих родителей оправдались. К четырем годам, как только мои пальцы достаточно окрепли для игры на рояле, я начала подбирать на слух замысловатые мелодии, слышанные по радио. У меня была (впрочем, и есть) эйдетическая память. Едва выучив ноты, я обнаружила, что могу читать с листа практически любое музыкальное произведение: мельком глянув на страницу, я проигрывала мелодию по памяти, ни разу не сбившись. Способность читать с листа — счастливое чудачество памяти — составляет восемьдесят процентов так называемой «музыкальной гениальности»; но, как вы понимаете, свой дар я получила не от судьбы.

Остальные двадцать процентов гениальности — исполнительская техника. С ней у меня тоже было все в порядке. В семь лет я играла Баха — «Тетрадь Анны-Магдалены», пьесы, которые он написал для своей дочери; в восемь — его же «Инвенции»; когда же мне исполнилось девять, я освоила труднейшие места «Микрокосмоса» Бартока. График у меня был плотный: дважды в неделю занятия с учителем музыки; ежедневно два часа репетиций, иногда концерты. Плюс обычная школа, где мне не делали никаких поблажек. Но все это было мне в радость — я не преувеличиваю. Я любила музыку, любила играть и сочинять. Да, конечно, я была рождена для музыки — в буквальном, увы, смысле. Дело было не только в моих генах, но и в том, что музыка окружала меня с младенчества. Внедрившись в сенсорные отделы моего мозга, она стала базой, на которой основывались мои последующие умения и навыки. Иногда я спрашиваю себя, не делает ли это мою любовь к музыке какой-то… искусственной… Но как быть со сладкой меланхолией, разрывающей мое сердце всякий раз, когда я играю адажио из «Концерта ре-минор» Марчелло, как быть с чувством вселенской умиротворенности, которое пробуждают во мне «Образы» Дебюсси? Эти эмоции вполне реальны, хотя «провода», по которым они текут, были проложены в моей душе нарочно.

Как знать? Возможно, даже моя одержимость музыкой — и та была мне предписана, предопределена заранее. Тогда становится понятно, почему в детстве я всецело отдавалась своим занятиям (и правильно делала, так как на начальном этапе такая сосредоточенность необходима), пренебрегая обществом других детей. Лишь в двенадцать лет я впервые заметила, что в моей жизни чего-то недостает. Но учиться общаться, что другие постигли бессознательно, оказалось уже поздно. В школе у меня было несколько знакомых. Меня нельзя назвать изгоем, и все же… Товарищи по играм? Никого. Близкие друзья? Об этом даже вопрос не стоял. Ежедневно в три часа, когда кончались уроки и мои одноклассники разбегались по окрестным детским площадкам или торговым центрам, я оставалась позади, точно камень в самый разгар листопада: слишком тяжелая, чтобы взлететь. Я брела домой заниматься на рояле. Или читать романы в роще у озера Одюбон. Читала я с головокружительной скоростью, едва успевая перевести дух над каждой страницей, но жизни, о которой рассказывалось в книгах, я абсолютно не понимала: так и мои легкие не понимали, что всасывают кислород.