Роберт Уилсон - «Если», 2000 № 03

Итак, я наконец-то пришла к пониманию, что была очень похожа на этот электрон: слишком долго я позволяла тысячам путей, которые в потенциале могли стать моими, определять, предписывать мою личную дорогу в жизни. Видя отголоски всех тех, кем ты могла бы стать, легко забыть: ТЫ САМА НЕ ОТГОЛОСОК, ТЫ ИМ — НЕ ЧЕТА; а ведь в действительности это я их порождала: с первого же момента, когда для меня начали подбирать гены, и каждую минуту моего существования. Без меня никаких отголосков не было бы вообще. Люди, в отличие от электронов, наделены свободой воли, что я и решила доказать на практике. Отыграться за годы прозябания.

Я ушла из Джиллиард-скул и поступила в небольшой колледж на севере штата Нью-Йорк, бросив большинство своих квантовых призраков в Манхэттене. Родители были в шоке; но еще сильнее их поразило мое решение оставить музыку и поучиться пару лет по «свободной программе». Я занималась искусством, ходила на лекции по литературе, антропологии и всем другим предметам, к которым испытывала хотя бы временный интерес — и с изумлением обнаружила, что у меня есть способности не только к музыке. Конечно, я никогда не смогу сравняться с Робертом, но рисую я вполне прилично; мне не видать грации профессиональных балерин, но я способна танцевать, не запутавшись в собственных ногах. Мои черты далеки от безупречной внешности Кэти-рыжей, судьба фотомодели или женщины-вамп мне не угрожает — но я вполне хороша собой.

С рождения за меня решили, что я буду заниматься музыкой. И как тот электрон, я думала, что все другие жизненные пути для меня закрыты. Обнаружив, что это не так, я прожила интересную, увлекательную жизнь, которая намного превзошла все мои мечты. Я взбиралась на вершины в Непале; гарцевала на породистых скакунах в ирландском графстве Монахан. Я была замужем и родила двоих детей, сочинила в подарок моему старому другу Джеральду сонату для скрипки и фортепиано, нарисовала иллюстрации к детской книжке для своей четырехлетней дочки. В юности я наивно верила, будто жизнь может быть — должна быть — четко структурированной, как концерт. Теперь я мудрее. Я знаю, что жизнь — это анданте, престо и адажио сразу, переплетенные между собой, звучащие одновременно, как в фуге, что надежда и скорбь часто разделяются лишь секундным промежутком, трагедия и гармония очерчены не столь четко, как мне казалось когда-то. И все это я познала сама.

Мои отголоски никогда не отдалялись от меня — вот и сейчас они совсем неподалеку. Постаревшие, как и я, они окружают меня со всех сторон: одна сидит за компьютером, но рисует, а не пишет; другая наигрывает на флейте Гершвина; третья занимается за роялем, а еще одна горюет неясно о чем. Порой в больших городах я мельком вижу других: Роберта я встретила на улице в Далласе — по-моему, он меня узнал, так как, перед тем как раствориться в воздухе, улыбнулся на манер Чеширского Кота; в Нью-Йорке я решила сходить на балет «Спящая красавица» и с удивлением обнаружила, что Аврору играет призрак Катрины — но вместо зависти испытала гордость. Мои отголоски из мучителей стали друзьями, и когда кто-то из них умирает (что происходит все чаще и чаще), я оплакиваю их, как сестер. Конечно, каждый отголосок все еще олицетворяет собой другой путь, другую жизнь. Но радость и чудо моей жизни вот в чем: я шла по одному пути, но много раз поворачивала; мне была дана одна жизнь, но я прожила множество. Путей и дорог бесконечное число, и все они прекрасны; но само путешествие несравнимо увлекательнее.

Бадо стоял в одиночестве на первозданном пляже мыса Канаверал в белом лунном скафандре, держа в руках коробку лунных камешков и инструментов для добывания грунта. Он поднял золоченый щиток и огляделся. Песок был плотный, укатанный волнами. Чуть в стороне виднелись низкорослые сосны.

Космодрома для запуска межконтинентальных баллистических ракет поблизости не наблюдалось. Его и не могло быть в виду отсутствия космического центра имени Кеннеди как такового. Космической программы тоже, судя по всему, не существовало, если не считать самого Бадо. Он был на этом пустом пляже совсем один.

В небесах сияла незнакомая Луна. Бадо посмотрел на нее и сказал:

— Шестая Луна… Вот черт!

Он снял шлем и тяжелые перчатки, взял ящик с грунтом и инструментами под мышку и пошел прочь от моря. Его неуклюжие синие ботинки, все еще покрытые темно-серой лунной пылью, оставляли во влажном песке рельефные следы.

Бадо спрыгивает с третьей ступеньки лесенки на покрытый фольгой пятачок и поднимает фонтанчики пыли.

Слейд поджидает его с камерой наготове.

— Теперь повернись и ослепи меня зубастой улыбкой. Умница! Шикарный вид! Добро пожаловать на Луну.

Лица Слейда он не видит — оно скрыто блестящим золотым щитком. Держась правой рукой за лесенку, Бадо торжественно перемещает левую ногу с фольги на лунную поверхность. Потом ставит туда же правую ногу и перестает держаться за перекладину. Вот он и на Луне.

Он чувствует себя в скафандре, словно в теплом пузыре, слышит, как работают насосы в переносном комплексе жизнеобеспечения у него за плечами. Его лицо обдувает кислородный ветерок.

Он делает первый неуверенный шаг вперед. Пыль хрустит под ногами, словно снежный наст. Под податливым верхним слоем глубиной в несколько дюймов залегает плотная корка. Огромные лунные ботинки оставляют в пыли удивительно четкие следы, как в мокром песке. Он не удерживается и фотографирует один особенно выразительный отпечаток своей подошвы. Отпечаток сохранится в лунной пыли миллионы лет, как окаменелый след лапы динозавра, хотя когда-нибудь в необозримом будущем все-таки будет уничтожен микрометеоритным потоком — этим слабеньким эхом могучей бомбардировки незапамятного прошлого.

Он озирается. Спускаемый аппарат стоит в широком, неглубоком кратере. Близкий горизонт прочерчивают пологие холмы. Поверхность усеяна разнокалиберными — от пары дюймов до нескольких ярдов в диаметре — кратерами, кромки которых отбрасывают длинные густые тени.

Место прилунения назвали кратером Тейлор, в честь квартала в хьюстонском районе Эль Лаго, неподалеку от Центра пилотируемых космических полетов, где поселились они с Фэй. Дно кратера, состоящее из застывшей лавы, представляет собой довольно гладкую поверхность. Главная задача экспедиции — обследовать другой кратер, несколькими сотнями ярдов западнее. Они прозвали его Уайлдвуд, в честь квартала, где обитает Слейд. В этот кратер несколько лет назад опустилась автоматическая станция, и теперь астронавты должны проверить ее состояние.