Владимир Одоевский - Интегральное скерцо

Все глаза, как будто в гипнотическом трансе, были устремлены в его угол. Бармен застыл наклонившись, разинув рот. Чувствовалось какое-то волнение, было слышно напряженное шарканье ног, нетерпеливый скрип стульев. Нога Бака еще сильнее надавила на регулятор.

С ужасом наблюдал он за тем, что происходило внизу. Похоть исказила лица. Мужчины вскакивали, тянулись к женщинам, хватали их, обнимали. С грохотом свалился стул, за ним стол, но никто, казалось, не замечал этого. С какой-то женщины, бешено развеваясь, слетело на пол платье. А пальцы Бака все носились по клавишам, не подчиняясь больше его власти.

Невероятным усилием он оторвался от клавиш. В зале, точно гром, разразилось молчание. Он начал тихо наигрывать дрожащими пальцами что-то бесцветное. Когда он снова взглянул в зал, порядок был восстановлен. Стол и стул стояли на местах, и посетители сидели, явно чувствуя облегчение — все, кроме одной женщины, которая в очевидном смущении поспешно натягивала платье.

Бак продолжал играть спокойно, пока не вернулись девушки.

Шесть часов утра. Тело ломило от усталости, руки болели, ноги затекли. Бак с трудом спустился вниз. Лэнки стоял, поджидая его.

— Оплата по первому классу, — сказал он. — Будешь работать у меня сколько хочешь. Но полегче с этим, ладно?

Бак подумал о Вэл, съежившейся в мрачной комнате, живущей на синтетической пище.

— Не будет считаться нарушением правил, если я попрошу аванс?

— Нет, — сказал Лэнки. — Не будет. Я сказал кассиру, чтобы выдала тебе сотню, когда будешь уходить. Считай это премией.

Усталый от долгой поездки на движущемся тротуаре, Бак тихонько вошел в свою полутемную комнату и огляделся. Вэл не видно — еще спит. Он сел к своему мультикорду и тронул клавишу.

Невероятно. Музыка без коммерсов, без слов может заставить людей смеяться, и плакать, и танцевать, и сходить с ума.

И она же может превратить их в непристойных животных.

Дивясь этому, он заиграл мелодию, которая вызвала такую откровенную похоть, играл ее все громче, громче.

Почувствовав руку у себя на плече, он обернулся и увидел искаженное страстью лицо Вэл…

…Он пригласил Халси прийти послушать его на следующий же вечер, и Халси сидел в его комнатушке, тяжело опустившись на койку, и все вздрагивал.

— Это несправедливо. Никто не должен иметь такой власти над людьми. Как ты это делаешь?

— Не знаю, — сказал Бак. — Я увидел парочку, которая там сидела, они были счастливы, и я почувствовал их счастье. И когда я заиграл, все в зале стали счастливы. А потом вошла другая пара, они ссорились — и я заставил всех потерять голову.

— За соседним столиком чуть не начали драться, — сказал Халси. — А уж то, что ты устроил потом…

— Да, но вчера это было еще сильнее. Посмотрел бы ты на это вчера!

Халси опять содрогнулся.

— У меня есть книга о греческой музыке, — сказал Бак. — Древняя Греция — очень давно. У них было нечто, что они называли “этос”. Они считали, что различные звукосочетания действуют на людей по-разному. Музыка может делать людей печальными или счастливыми, или приводить их в восторг, или сводить с ума. Они даже утверждали, что один музыкант, которого звали Орфей, мог двигать деревья и размягчать скалы своей музыкой. Теперь слушай. Я получил возможность экспериментировать и заметил, что игра моя производит самое большое действие, когда я не пользуюсь фильтрами. На этом мультикорде все равно работают только два фильтра — флейта и скрипка, — но когда я пользуюсь любым из них, люди не так сильно реагируют. И я думаю — может быть, не звукосочетания, а сами греческие инструменты производили такой эффект. Может быть, тембр мультикорда без фильтров имеет что-то общее с тембром древнегреческой кифары или…

Халси фыркнул.

— А я думаю, что дело не в инструментах и не в звукосочетаниях. Я думаю, дело в Баке, и мне это не нравится. Надо было тебе остаться музыкоделом.

— Я хочу, чтоб ты мне помог, — сказал Бак. — Хочу найти помещение, где можно собрать много народу — тысячу человек по крайней мере, не для того, чтобы есть и смотреть коммерсы, а чтобы просто слушать, как один человек играет на мультикорде.

Халси резко поднялся.

— Бак, ты опасный человек. Будь я проклят, если стану доверять тому, кто заставил меня испытать такое, как ты сегодня. Не знаю, что ты собираешься затеять, но я в этом не участвую.

Он вышел с таким видом, будто собирался хлопнуть дверью. Но мультикордист из ресторанчика Лэнки не заслуживал такой роскоши, как дверь в своей комнате. Халси нерешительно потоптался на пороге и исчез. Бак последовал за ним и стоял, глядя, как тот нетерпеливо пробирается к выходу мимо столиков.

Лэнки, смотревший на Бака со своего места за стойкой, взглянул вслед уходящему Халси.

— Неприятности? — спросил он. Бак устало отвернулся.

— Я знал этого человека двадцать лет. Никогда я не считал его своим другом. Но и не думал, что он мой враг.

— Иногда такое случается, — сказал Лэнки.

Бак тряхнул головой.

— Хочу отведать марсианского виски. Никогда его не пробовал.

За две недели Бак окончательно утвердился в ресторанчике Лэнки. Зал бывал битком набит с того момента, как он приступал к работе, и до тех пор, пока он не уходил утром. Когда он играл один, он забывал о коммерсах и исполнял все что хотел. Как-то он даже сыграл посетителям несколько пьес Баха и был награжден щедрыми аплодисментами — хотя им и было далеко до неистового энтузиазма, обычно сопровождавшего его импровизации.

Сидя за стойкой, поедая свой ужин и наблюдая за посетителями, Бак смутно чувствовал себя счастливым. Впервые за много лет у него было много денег. И работа ему нравилась.

Он начал думать о том, как бы совсем избавиться от коммерсов.

Когда Бак отставил поднос в сторону, он увидел, как швейцар Бифф выступил вперед, чтобы приветствовать очередную пару посетителей, но внезапно споткнулся и попятился, остолбенев от изумления. И неудивительно: вечерние туалеты в кабачке Лэнки!

Пара прошла в зал, щурясь в тусклом, дымном свете, но с любопытством оглядываясь кругом. Мужчина был бронзовый от загара и красивый, но никто не обратил на него внимания. Поразительная красота женщины метеором блеснула в этой грязной обстановке. Она двигалась в ореоле сверкающего очарования. Ее благоухание заглушило зловоние табака и виски. Ее волосы отливали золотом, мерцающее, ниспадающее платье соблазнительно облегало ее роскошную фигуру.

Бак вгляделся и вдруг узнал ее. Мэриголд, или “Утро с Мэриголд”. Та, кому поклонялись миллионы слушателей ее программ во всей Солнечной системе. Как говорили, любовница Джемса Дентона, короля видеоскопа. Мэриголд Меннинг.

Она подняла руку к губам, притворяясь испуганной, и чистые звуки ее дразнящего смеха рассыпались среди зачарованных звездолетчиков.