Юрий Леднев - Странный остров

Чувство голода близко и понятно всякому: царю и нищему, академику и швейцару, гению и бездарности, генералу и солдату, верующему и атеисту, редактору и писателю, критику и читателю, — всем, кто живет и дышит. От предвкушения вкусного обеда разделительный рубеж между пришельцами и аборигенами окончательно рухнул.

Поскольку поэтическую натуру всегда побуждает к интимности, Юрий первым предложил:

— Давайте познакомимся! А то даже не знаем, как к кому обращаться…

Толстяк протянул ему руку и представился:

— Патрик. Можно — Пат. Это ближе, — потом, дернув за руку долговязого, который упирался, представил того: — А это Массимо. Масси… — Долговязый так и сжался под взглядами. — Мы с Масси — технические клерки острова Благоденствия.

Мнимые инспектора тоже представились по именам, и вновь испеченная голодная компания дружно зашагала по узенькой тропинке вверх.

Город вырос неожиданно, как в сказочном сне, лишь только наши герои поднялись на береговую кручу. За кустарниковыми зарослями сразу потянулась вереница зеленых коттеджей. Далее шел ярус экзотических деревьев с большими цветами, издающими резкий дурманящий запах, еще выше — опять постройки большим полукругом, затем — снова растительная полоса. И так до самой вершины, где миражем царил дворец из темно-серого камня. Вокруг него стояло несколько урбанистских коробок XX века из бетона и темного солнцезащитного стекла.

Городская улица начиналась без автомобильного шума, без многоголосой суматошной спешки и даже без трехцветно мигающих светофоров. Прохожие бродили вдоль и поперек, неорганизованно и вроде бы бесцельно. Вид у них был какой-то странный, необычный. На груди и на спине у каждого, как большие ярлыки, пестрели надписи: «Я хороший!», «Я счастливый», «Я умный», «Я свободный!». У одной дамы было даже три разных надписи. На левой груди — «Брен — душка!», на правой груди — «Я люблю Брена», а на спине: «Отдамся Брену без остатка!» Видимо, обладательница столь оригинальных заявлений рассчитывала на успех. И она не ошиблась. Наши герои видели, как два дюжих молодца в штатском взяли даму под руки и вежливо повели наверх. Видимо, прямо к предмету ее обожания.

Горожане кучками толпились у витрин магазинов, хотя, несмотря на дневной час, магазины были закрыты: на дверях висели огромные замки. Судя по слою пыли на замках, они не отпирались несколько дней.

Пат остановил процессию у дверей, на которых было нарисовано куриное яйцо, а под ним — банка горчицы. Над дверью горела зазывно неоновая реклама — «Здесь самый лучший в мире ресторан». Буквы светились не все, и потому можно было прочесть что-то наподобие «с-са-лу-ми-сто». Пат с гостеприимной щедростью открыл дверь и широким жестом пригласил войти всех в милое желудку заведение.

Поднявшись по широкой лестнице, компания очутилась в большом зале. Зеркала — от пола до потолка. Большие картины — в багетных рамах. Роспись. Лепнина. Позолота.

Посетителей в ресторане не было. Новоиспеченная компания уселась за один стол, придвинув к нему пятый стул. Трое друзей, притихнув, стали рассматривать ресторанную роскошь, которая внушала робость. И это понятно: очутиться в богатом ресторане с пустыми карманами — есть от чего оробеть!

Однако, первое впечатление от фешенебельного интерьера вскоре стало меняться. Друзья, внимательно приглядевшись, поняли, что вся тутошняя роскошь — ловкая подделка. Вдобавок еще и изрядно запущенная. Лепнина потрескалась. Позолота облезла. Зеркала были столь густо засижены мухами, что почти ничего не отражали. На столах, покрытых грязными скатертями, валялись объедки от трапез минувших дней. Из специй на столах в обилии была только горчица.

В дальнем углу зала за спецстолом сидела группа официанток в униформе и вела разговоры о чем-то веселеньком, то и дело взрываясь звонким дружным хохотом. Они даже не удостоили взглядом вошедших клиентов.

Пат постучал по столу, требуя внимания. А Массимо ехидно хихикнул. Услышав стук, официантки повернулись к мужчинам и стали строить глазки. Словом, повели себя фривольно. Однако сердца наших героев ничуть не встревожились, не заиграли ответной страстью, ибо известно: голодный мужчина — увы, не кавалер.

Пат встал (а Массимо опять хихикнул) и, подойдя к официанткам), стал им что-то объяснять. Те выслушали его и вдруг гурьбой повалили из зала через дверь. Когда клерк вернулся, на его физиономии полыхала ярость. Смачно ругнувшись, он развел руками и произнес загадочную фразу.

— Черт бы побрал Брена. И у этих, кроме эротической программы, никакой другой не заложено…

И тут трое наших гостей, движимые голодом, наплевали на древний завет: «в чужой монастырь со своим уставом не ходят» — и стали требовать жалобную книгу. При этом они грозились, что «этого дела так не оставят».

К удивлению, требование жалобной книги напугало не обслугу ресторана, которой попросту не было видно, а самого Пата. Он стал уговаривать «инспекторов» не поднимать шума, «иначе будет плохо всем-всем…»

— Программу бездействия выдумал сам Брен. Он может обидеться, если его причуда кому-нибудь не понравится. Понимаете?

Друзья-гости, по совести говоря, опять ничего не поняли, но, поразмыслив, кивнули головами, так как знали из собственного опыта: справедливое требование не всегда приводит к торжеству истины.

Неожиданно Пат предложил:

— Я приглашаю всех ко мне! Тут недалеко. У меня кое-что найдется! — Пат выразительно щелкнул себя по горлу.

Орест углубленно улыбнулся, будто в нем зазвучали только что родившиеся аккорды необыкновенного концерта с небывалыми секвенциями, инвенциями, модуляциями, каких еще не было ни у Моцарта, ни у Рахманинова, ни у Шенберга, ни даже у Родиона Щедрина.

Георгий наморщил лоб, будто увидел в своем философском представлении полную гармонию мира.

Юрий просто-напросто потер ладонью о ладонь. Он всегда делал так, когда находил удачную рифму или гриб боровик.

Патрик жил действительно недалеко от ресторана, и через несколько минут голодная группа очутилась у двери одноэтажного, симпатичного на вид зеленого коттеджа. Отперев замок, Пат пригласил гостей в дом. Когда те вошли внутрь, то увидели грязь и беспорядок. Чертыхаясь и расшвыривая по сторонам бумаги и мусор, Пат поднял тучу пыли.

— Опять не убрано! Видал я в гробу этого Брена! Смех, а не президент!

Массимо дернул Пата за руку, и тот, спохватившись, с испугом глянул на гостей. Испуг его был понятен: говорить непочтительно о правителе (вы уже догадались, читатель, что Брен — правитель острова) да еще при инспекторах, у которых черт-те что на уме, опасно. И, как бы оправдываясь за невольно высказанные им слова непочтения к власти, Пат, исправляя положение, сказал: