Александр Ян - Выстрелы с той стороны

Это всё, что останется после меня.

Это всё, что возьму я с собой.

Где-то там цветы уплывали в море. Если это генмод, они проживут ещё долго.

Он стоял на волнорезе, пока не замёрз, а когда спрятал руки в карманы, чтоб согреть, наткнулся на комм, который отключил, входя в кабинет психотерапевта. Едва он нажал на кнопку, комм завибрировал. Судя по логу пропущенных звонков, ребята звали его уже четвёртый раз.

— Ты где? — раздался голос Кости. Эней включил визор, и увидел, как на лице Кена раздражение сменяется удивлением — пейзаж, передаваемый коммом Энея, говорил сам за себя.

— Чего тебя на море понесло? — спросил Костя уже мягче. Эней не ответил, и Костя, похоже, понял. — Когда будешь-то?

— Сейчас на трамвай сяду, — пообещал Эней и, действительно, пошел по волнорезу обратно, к берегу, к городу, к дому…

— Ну, мы ждём, — кивнул Костя. — Чай кипятим.

— Я скоро, — пообещал Эней и отключил комм.

Конечно, его «скоро» напрямую зависело от расписания трамвая и метро, но когда он добрался до Пряжки (табличка на входе уже гласила, что здесь располагается детективно-охранное агентство «Лунный свет», хотя никто из них пока не имел права работать), горячий чай его действительно ждал. Костя молча отобрал у него мокрый плащ, выдал взамен безразмерное полотенце и показал на ванну. Игорь положил на стиральную машинку сухие футболку, брюки и носки. Антон сунул в микроволновку чашку грибного супа.

Через пять минут Андрей сидел со всеми за столом, грел руки о чашку, поцеживал суп и смотрел новости. На мониторе в синем южном небе таяла слепяще-желтая звезда. Репортёрша, уже не заботясь о прическе, которую поставил дыбом степной ветер, увлеченно рассказывала о старте очередного «русского челнока» в рамках проекта «Сеттльмент». Речь шла об очистке космоса от неимоверного количества дряни, которую набросали за полтора века.

— Между прочим, пилоты — старшие, — как бы вскользь бросил Антон.

— Есть один древний анекдот, еще довоенных времен, — Андрей улыбнулся воспоминанию: анекдот отцу рассказал Ростбиф, еще в бытность свою таинственным визитером. — Карпаты, раннее утро, двое дядек перекрикиваются через полонину: «Ву-уйко-о-о! — Га-а? — А ви чу-ули? — Шо-о? — Совєти до ко-осмосу полетіли! — Шо, усі? — Та нє, єдин! — Е! Ото якби усі…». [55] «Дядька! — А? — Вы слышали? — Что? — Советы полетели в космос! — Что, все? — Нет, один! — Э! Вот если бы все…» (укр.)

Никто не смеялся. Андрей поднял голову — на него смотрели как Валаам на ишака.

— Что, не смешно? — удивился он.

В котловане выло и шуршало — непонятно чем шуршало, не могло там быть пыли и мусора. Это, наверное, какой-нибудь местный ветер трется о конусы рассеивателей, как верблюд о забор. Лучше бы ему оттуда убраться, еще немножко — и сгорит, бедняга. Потому что мачты отведены и сверхтяжелая «Энергия-ВМО» стоит на пусковом устройстве. Шестьдесят метров в высоту, пятнадцать в диаметре. Ее так, стоймя, и вывезли на старт — когда перестраивали космодром, Волков настоял на том, чтобы монтажный корпус делали по старому американскому образцу. Ну, будет башня под сто метров — разве нам пенобетона жалко? Зато ракету можно собирать в вертикальном положении и риск при установке много меньше.

В аппаратной последний раз тестируют системы — и носителя, и модуля. Это быстро, ветер. Пять минут. Если, конечно, тест не отыщет дыру. Сильный ветер, ветер. Раньше в такую погоду не летали. Впрочем, Аркадий Петрович рассказывал, что раннюю модель той же «Энергии» запустили как-то поперек штормового предупреждения. И ничего. Обошлось. Он здесь работал когда-то — инженером по системам жизнеобеспечения.

Он много чего рассказывал, Аркадий Петрович. Например, о некоем полковнике, предложившем заменить в каких-то запалах спирт — керосином. Изобретательность имела причину весьма прозаическую: спирта в нужном количестве не было, выпили его. А когда наверху одобрили-таки керосиновые запалы, полковник сотоварищи радостно допил остатки. Шутка? Выдумка? Здесь, на Байконуре, господин советник оказывался неожиданно способен и на то, и на другое.

И говорил о старых временах с чувством очень похожим на… счастье, наверное.

Впрочем, сейчас Волкова здесь, можно сказать, нет. Он слушает тест. Один из тех случаев, когда стоит позавидовать старшим. Габриэлян мог бы уследить за процедурой, иди она раз во сто медленнее. А Волков успевает в реальном времени. Сейчас это его корпус, его разгонные модули, его полезный груз. И это его радость держит сейчас всех на полигоне едва не в полуметре над землей. Любимая игрушка, по-настоящему любимая. И можно не скрывать, что любимая. И здесь, и во внешнем мире.

Совершенно открыто идут поезда через Казахстан. За двадцать километров отсюда меняется ширина колеи — да, перегрузка дело хлопотное, но… А потом полотно упирается в периметр. Сейсмодатчики, сенсоры электроемкости объема, лазерная сеть. Инфразвуковой барьер. Минные поля. И, конечно, охрана — старшие, люди и собаки. Куда же без собак.

Вот ветер, тот может проникнуть сюда без спроса. Но то ветер. Человек тоже может пройти везде, если есть время, силы, ресурсы. И удача. Здесь всего этого потребуется много. Главным образом — времени. А его у любопытствующих в обрез.

Третий и последний модуль корабля «Эстафета» идет на орбиту через… через три с половиной минуты. Соберут его уже там, на станции. Все в рамках международной программы. Испытания ионного двигателя — тоже в рамках программы. И испытания эти, конечно же, будут неудачными, как и все предыдущие за последние восемьдесят лет. С одной маленькой поправкой. Неудачными — для посторонних. В число которых, вообще-то, положено бы входить и Габриэляну.

Но случилась накладка. Габриэляну нравится влезать туда, куда ему входить не положено — хотя бы это стоило головы, буде кто узнает. Такие дела, ветер.

Иней — вот что шуршит в котловане. Иней, осыпающийся с топливных баков со сжиженным газом.

Гремучая смесь…

Иней. В котловане стало чуть светлее, и стал виден этот серебряный блеск. Красиво. И жалко этой красоты. А впрочем, я не в последний раз ее вижу. Если Волков не прикончит меня — скорее всего, при неудачной попытке инициации — то нам с этой красотой долго еще будет по дороге. Успеем сжиться настолько, что жаль будет расходиться по разные стороны баррикад.

…А придется, ветер.

Габриэлян знал, что излучает сейчас восхищение и сожаление. Аркадий Петрович медленно — для высокого господина медленно — развернулся к нему от пульта. Ни слова. Только взгляд — понимание, одобрение. Улыбка. И опять разворот к экрану.