Александр Ян - Выстрелы с той стороны

Эней переключил машинку на режим записи, закрыл глаза. Лежать и лежать, пока кровь не очистится вся, пока восемь литров раствора не пройдут через систему. Это двенадцать часов, что ли? Да меня разорвёт от внутреннего напряжения. А каково Мэй изображать там, снаружи, веселье и детский визг на лужайке? А ещё нужно будет в Драге пошляться по кафе, позаигрывать с барменами… Хотя она сделает всё, что угодно — лишь бы не лежать тут, точнёхонько над головой нашей бабушки Аннемари, со мной, гадом, который был готов в неё стрелять…

«Это безумие», — сказала Мэй, узнав, что Эней хочет похоронить тело Эллерт. Похоронить, а не просто утопить втихаря по тёмному времени. Но тут Энея поддержали все. Даже Десперадо…

…К тому моменту как навалилась темнота, огни города остались далеко позади — только звезды двоились в реке да призрачно мерцали бакены, крашеные флуоресцентной краской. Мотор заглушили — и в полной тишине шестеро встали над телом, зашитым в простыню. Костя сказал недлинную молитву, тело переложили на доску, приподняли край — белый сверток соскользнул в черную воду, и по звездам пошла рябь.

Тело пошло ко дну не сразу — какое-то время плыло довольно близко к поверхности, ткань пузырилась, зашитый в неё груз делал свое дело медленно. Но всё же делал — ткань намокла, тело пошло вниз почти вертикально, оставляя след из мелких серебристых пузырьков. Эней зарядил в барабан один патрон, над рекой раскатился выстрел — а затем всплеск: «Питон» Ростбифа ушел в Эльбу. Больше Эней ничего не мог сделать для старой женщины-солдата.

Погода стояла прекрасная — для перехода конечно. Прогноз — самый радужный. План отступления не дал ни одной трещины — три недели хождения на яхте оказались достаточной школой, чтобы Антон и Костя смогли спуститься каналами до Глюкштадта.

Костя рассказал, как на обратном пути через Гамбург его проверила полиция. Костя и Антон показали документы, доверенность на яхту, рассказали историю про польского друга, у которого «накрылся отпуск», позволили обшарить судно (никакого криминала на яхте не было, весь криминал вывез Цумэ), предложили полицейским кофе. Видели ли они этих людей? — им предъявили россыпью кучку снимков, в том числе и старые снимки Энея, и компьютерные реконструкции, в которых, напрягшись, можно было узнать Мэй Дэй и Десперадо. «Нет, не видел. А кто они?» — «Как, вы не слышали последние новости из Гамбурга?» — «Шутите, я от руля не отрывался. А что случилось?» — «Теракт.» — «Вот блин.» — «Простите, что?» — «Это я так, выругался. Гады.» — «Большое спасибо, герр Неверов, герр Маковский» (такой была фамилия в польском аусвайсе Антона). — «Да не за что…»

— Это хорошая новость, — сказал Эней, услышав, что полиция по-прежнему думает, что у него лицо Савина, снимков Мэй и Десперадо в обороте нет, а Ростбиф всё ещё значится в сомнительных покойниках. — Они попетляют какое-то время. Но в канал мы не пойдём. А двинем мы в Санкт-Петер.

— Куда? — изумился Костя.

— Санкт-Петер. Есть тут такой город-тёзка.

Ну и двинули. Погода меняться не собиралась, полиция больше не проявляла интереса к яхте, ребята смогли, наконец, выспаться — словом, все было хорошо, если не считать того, что все было плохо.

И когда между Энеем и Мэй грохнуло, все почувствовали облегчение, как после грозы. А грохнуло знатно. И деваться на десятиметровой яхте было совершенно некуда.

— Милые бранятся — только тешатся, — сморщился Игорь. — Когда ж они натешатся, наши Бонни и Клайд…

Бранилась в основном Мэй. И как бранилась. Стах бы покраснел.

— Сильно фонит? — поинтересовался Антон.

— До небес.

Наконец, дверь носовой каюты с грохотом раздвинулась и с таким же грохотом схлопнулась. Пригнувшись, чтобы заглянуть через окно в салон, Антон увидел Энея — тот стоял, упершись руками в стол, и смотрел на столешницу так, как будто это она, а не Мэй, только что поминала всю родословную балтийской селёдки, начиная с Дарвина. Не замечая Антона, командир поднял руку, словно продолжал диалог без слов — и уронил её в жесте отчаяния. Глянул вокруг, не обнаружил ничего, пригодного к употреблению в качестве поля яростной деятельности — посуда перемыта, еда подъедена — и хлопнулся на диван, руки на тот же стол, головой на руки.

— Иди поговори с ним, — шепнул Антон Косте, выпрямляясь.

— Я?

— Ты у нас поп. Иди.

— Я… не думаю, что ему нужен поп.

— Ты знаешь, как с ним разговаривать.

— Ему сейчас не нужен исповедник. Ему с человеком поговорить надо.

— А ты кто, ископаемая рыба латимерия?

Десперадо ткнул Костю в бок и одними губами, но весьма энергично сказал: «Иди!»

— Пойми, — объяснил Игорь. — Я для него пока еще — чужой. Антошка — ребенок, а Десперадо, конечно, прекрасный слушатель, но…

— Я понял, — Костя вздохнул, — Давай вводную тогда, эмпат. Что он, что она.

Игорь сделал Антону и Десперадо знак глазами — отойдите, мол. Любопытный тинэйджер попытался изобразить непонятливость, но Десперадо попросту уволок его на нос. Игорь положил руки на штурвал.

— He needs to get laid. Badly.

— А по-русски? Ему все еще надо лежать после отравы, или…?

— Или. Ему то утешение, которое наша Церковь повелевает супругам уделять друг другу. Ну, ты сам знаешь, как в Писании сказано — «груди ее да упоявают тебя во всякое время».

— Ты, я смотрю, из Писания самый изюм выковыривал.

— А то. Они, идиоты, меня стесняются обычно, но друг от друга не шарахаются: то приласкает один другого, то прижмет слегка, обычные нежности. А теперь это между ними прекратилось. Полностью.

— Это я и сам вижу. Ну, колбасит человека. Бывает. В принципе, и должно его колбасить. Я думал, само пройдет — что я упустил?

— Ты упустил из виду Мэй.

— А что с ней не так? Ну, помимо того, что с ней все не так.

— Она решила, что теперь кэп ею попросту брезгует.

— Господи Иисусе…

— Ты здесь Его официальный представитель. Вперед.

Костя окончательно передал штурвал Игорю и спустился в салон, ощущая себя кистеперой и напрочь ископаемой рыбой латимерией.

Из-за дверей носовой каюты доносились сдавленные рыдания. Эней поднял голову и вопросительно посмотрел на Костю.

Кен молча открыл бар, достал две стопки, налил в обе коньяку до половины и одну пододвинул к Энею. Он ждал отказа, но кэп неожиданно легко опрокинул полсотни, шумно вдохнул через нос и выдохнул через рот.

Костя опустошил свой стаканчик и налил еще. Повторили.

— За что она на тебя ополчилась? — спросил Кен.

— А почему ты решил, что не я на неё?

— А потому что я вас уже немного знаю.

Эней помял ладонью лицо, словно хотел придать ему нужное выражение вручную.

— Ты не поверишь — за то, что я исповедовался.