Самуил Лурье - Полдень XXI век, 2012 № 10

«Скажи еще, что от совести».

«Убирайся, я жить хочу».

— Устал. — Он сел на траву и обхватил колени руками. Голос его был извиняющийся. — Может, пора уже? Что тебе еще надо?

— Немного. Все, что надо, ты уже сделал. Погоди чуток, сперва надо встретить гостя.

— Гостя? Какого гостя?

— Какой бы гость ни был, а встретить его придется. Здесь от меня мало что зависит.

Звук автобусного мотора, на время приглушенный грозой, снова выплыл из темноты. На выбоинах перед мостом привычно загрохотало, и скоро пляшущий свет озолотил участок шоссе за лугом у поворота.

«Который же теперь час?»

Вдруг до него дошло, что время еще не позднее. Одиннадцатичасовой автобус рейсом на «Первомайскую» — значит, еще не ночь и до полуночи целый час. Тучи, гроза, черный чулок над землей сделали свое дело.

Автобус закашлялся, тормозя, и остановился на повороте. Скрипнула гармошка дверей, кажется, кто-то вышел. Световые квадраты окон качнулись и уплыли в сонную заволочь.

«Кого еще черт принес?» — подумал он недовольно и вдруг вспомнил про гостя, о котором они только что говорили.

Сначала он услышал дурацкий свист на лугу, потом шелест травы и шаги, а следом из туманного марева показалась пританцовывающая фигура.

«Тоже мне, гость. Сосед, рожа вахлацкая, чтоб его скорей посадили».

— Здоров, дед. Я должок тебе привез, косу, — сказал сосед не по вечернему громко и ногой отпихнул калитку. — Ты чего сегодня такой? Помирать собрался?

«Пьянь. — Седой поморщился. — Я жить собрался, дурак. Помирать это тебе».

— Давай, — он протянул руку к косе, — давай, давай. Некогда мне.

Пришедший махнул рукой в сторону города, за реку.

— Новость-то слыхал? Про пожар. Молния в библиотеку попала. Горела ровно сорок минут. Слышь, дед, анекдот. Приехала городская команда, так сначала у них поломалась помпа, а потом оказалось, что пожарные рукава дырявые. Пока те чесались, она вся и сгорела. Понятно, книжки, бумага. Хорошо горит.

— Я спать собрался, давай. — Седой отобрал косу и поправил тряпку, которой было обмотано лезвие.

— Ладно, твое дело такое, спи. Я через твой огород, чтобы не обходить. — Сосед опять засвистел и на ходу сорвал белый венчик ромашки.

— Кусты не помни, — крикнул он соседу вдогонку. — Дороги ему мало.

— Не помну, дед, не зуди. — Сосед обернулся, не останавливаясь. — Ну ты и злой. Почему, спрашивается? — Он опять засвистел, замолк и сказал со смехом: — Бабы у тебя нет, вот почему.

Седой с минуту смотрел ему вслед, в руке сжимая косу, затем развязал тряпицу и пальцем потрогал лезвие. Оно было наточено остро и отливало голубоватым светом. Седой покачал головой, с чего бы это сосед так постарался. Подобного за ним не водилось. Хотя, с паршивой овцы.

Додумать он не успел. В темноте близ яблонь засветились бледные пятна. Опять глаза. Серому хватало и голоса.

— Гостя проводили, теперь можно приниматься за дело. Пойдем. — Седой удивленно посмотрел на то место, из которого звучал голос. — Пойдем, отсюда недалеко. Я скажу, как идти. Сначала выходи на дорогу.

Глаза в яблоневой тени погасли. Теплая пыль дороги закружилась маленьким вихрем. Седой в руке повертел косу, не зная, что с нею делать, потом махнул на косу рукой и отбросил подальше к грядкам, где лежало сброшенное железо.

Он шел и чувствовал себя подконвойной вонючей рванью, которой столько в жизни перевидал, что казалась она ему длинной серой рекой, волнами откатывающей к востоку. Ни лица у реки не было, ни имени, и вместо голоса долетало из-под спекшейся корки лет безъязыкое коровье мычание, как будто где-то плачут глухонемые.

Седой обогнул заборы, свернул на тропу к реке, а его невидимый поводырь зыбкими воздушными знаками указывал ему направление.

За лесом он услышал дорогу, на шоссе шуму прибавилось, гроза нехотя отступала, и из города потянулись машины. И хотя дело близилось к ночи, показалось Седому, что небо стало светлеть.

Они миновали развалины древней риги, стены потонули в чертополохе и обросли какими-то чудовищно огромными лопухами и крапивой в человеческий рост. Дальше пошли овражки, а ближе к реке под ногами громко и противно захлюпало. Но и ржавую болотину, подсохшую из-за летней жары, они скоро оставили позади, и ноги Седого остудили холодные заросли купыря, ударившие в нос сладким запахом меда.

От ничейного покосившегося сарая они повернули направо и двигались теперь вдоль реки. Седой хорошо слышал, как за низким густым ольшаником она плескалась негромко и время от времени на воде гулко бухало — это охотилась за мошкарой невидимая крупная рыба.

Седой передвигал ноги, как автомат, ему было все равно куда, он шел, вернее, его вели, и совсем не думал о цели. Мало того, ему просто хотелось идти, идти бесконечно долго, идти бездумно куда ведут, идти, забыв о награде, ожидавшей его в неизвестности.

И вдруг — впереди стена.

— Стой, — услышал он голос. — Пришли.

Седой очнулся и растерянно осмотрелся. Место как место. Пустоватое, голая плешь, окруженная невзрачными деревцами. Почва жирная, вязкая, прикрытая рыжим дерном. Над дерном — ночные бабочки.

— Здесь яма, посмотри, что там на дне.

Седой увидел не яму, а просто прикрытое ветками углубление. Он раскидал ветки, на дне не было ничего. Лишь в прелой сырости, оставшейся после веток, копошилась мелкая насекомая живность.

— Ничего, — сказал он, показывая пустые руки.

— Попробуй чем-нибудь копнуть.

Седой, даже не спрашивая, зачем, поднял острую палку и ковырнул ею землю. Что-то круглое землисто-белого цвета зацепилось за острие. Он поднял предмет над землей. Череп. Это был человеческий череп, острие попало в глазницу. Седой тупо смотрел на находку и ждал приказа из пустоты.

— Не то, попробуй-ка рядом.

Седой хотел стряхнуть череп с палки, но острие вошло глубоко и пришлось ногой упереться в побуревшую лобную кость, чтобы освободить орудие. Череп откатился в сторону и теперь смотрел на Седого пустыми отверстиями глазниц.

Седой ковырнул опять. И еще одна мертвая голова сухо ударилась о деревяшку. Рядом с ней вылезли из черноты бесформенные белесые кости.

— Снова кости. Кости, косточки, черепки. Первый черепок, угадай, чей? Капитана-артиллериста Колбухина. Ты его вряд ли помнишь. Память у тебя — говно. Да и пес с ней, с твоей памятью. У кого она лучше. Брось палку, пойдем, осталось недалеко. И недолго. Недолго тебе осталось, Седой. Я свое слово сдержу. А черепок, пни-ка его подальше, чтобы не скалился на живых и не нагонял скуку.

Наконец они вышли к реке. Берег был сильно загажен, мусорные отвалы подступали к самой воде, и волны слизывали, набегая, ржавчину с покореженной арматуры. В стороне чернел мост. Фонари на том берегу горели уныло и смутно, мишень для летучих существ, населяющих небо полуночи.