Питер Морвуд - Иван-Царевич

— Мало! — выдохнул он. — Жажда моя столь велика, что не утолить ее одним ведром. Сделай милость, поднеси еще!

Наполнил Иван второй раз ведро и подал висящему на цепях. Тот опять выпил все до капли и еще попросил:

— Одно-единое — тогда в прежнюю силу войду! И впрямь, хоть вода у него по бороде текла, старик изрядно взбодрился. Воистину приятно творить добро такой малостью. Поднеся узнику третью бадейку, он с довольной улыбкою глядел, как тот смакует каждую каплю. Выхлебав всю воду, старик дух перевел.

— Вот и воротилась ко мне былая силушка. Благодарствуй, Иван-царевич.

Бадейка выпала из рук, едва услыхал Иван свое имя. На языке вертелся вопрос, но в голове и так прояснилось, понял он, что натворил.

— Желаешь знать, кто я таков и откуда имя твое мне ведомо? — Голос у старика был уж не жалобный, а холодный, как зима. — Узнай, царевич, мое имя, тогда и поймешь. Прозывают меня Кощеем Бессмертным!

Распрямился он, невзирая на удерживающие оковы, потом они и впрямь перестали его удерживать, ибо повел плечами, встряхнул руками, притопнул ногами да и сбросил железа, будто веревки подгнившие. А как стих звон цепей на каменном полу, Кощей Бессмертный пригладил бороду и улыбнулся одними губами.

Иван опомнился, кинулся вон, захлопнул дверь и навесил на нее все замки и засовы, какие найти смог. Потом привалился к стене, запыхавшись. Но сердце остановилось в груди, когда почуял он запах гари и каленого железа. На глазах его все засовы да петли дверные раскалились докрасна, потом добела, потом будто восковые сделались и потекли огненным потоком, оставляя на дереве черные подпалины. Рухнула дверь дубовая.

Кощей прошествовал по ней, как по мосту меж своим узилищем и белым светом, а едва прошел, тесовый дуб почернел весь и в прах рассыпался.

— Еще раз благодарствуй, Иван-царевич! — Кощей Бессмертный полыхнул на него глазами из-под мохнатых бровей. — Спаситель ты мой! Трижды давал ты мне напиться, за то трижды прощу тебе посягательства на меня. Хотел обратно в темнице запереть — это раз. В другой раз подымешь на меня — не жить уж тебе тогда на белом свете. Не попадайся боле на моем пути, ежели голову на плечах имеешь. — Смех Кощея напомнил Ивану скрежет ледяных глыб на вскрывшейся реке. Марью Моревну ты навеки потерял. Отец ейный отнял у меня свободу на девять лет. Тебе бы столько не выжить в этом подземелье... Прощай!

И пошел старик прочь по долгому коридору. Иван пропустил мимо ушей угрозы его. Мог ли стоять сложа руки, когда чернокнижник хочет отнять у него Марью Моревну да еще Бог весть какого зла натворить может. Ах, напасть, меча при нем нету! Ну да ничего, придумаем что-нибудь.

Кощей даже не оглянулся, видать, решил, что не заслуживает Иван его вниманья. И царевич скользнул в темницу и вышел оттуда, повесив на руку деревянную бадейку. Настиг он злодея, размахнулся хорошенько да как вдарит Кощея сзади по черепу. Бадейка разлетелась в щепы, а чернокнижник распростерся на полу замертво.

Но вдруг перекатился и ухватил Ивана за рубаху.

— Ты что, олух, не понял, как меня зовут? Не трать сил понапрасну. Немало жизней загубил я, чтоб бессмертным стать, так что убить меня никто не сможет пробовали буйны головы и поумней тебя. Сказано, забудь про Марью Моревну. Теперь я запру ее в крепости до первого полнолуния. А уж после станет она моей на веки вечные, покуда сам я не решу ее отпустить. Но к тому времени тебя, Иван-царевич, давно в живых не будет. Найди себе другую жену и радуйся.

Он отпихнул Ивана с дороги, будто камешек какой. Тот с размаху так об стену и шмякнулся.

Откуда ни возьмись налетел ураган, все лучины погасли вмиг. А ураган тот подхватил Кощея Бессмертного и вдаль умчался. Лишь рев его долго еще стоял в ушах царевича.

Долго ль пролежал он в беспамятстве — не ведал Иван. А как очнулся, заметил, что камни такие же холодные и лучины так же чадят, как в тот миг, когда он вошел со света в мрачное подземелье. На миг зажмурился он в надежде, что страшный сон ему привиделся.

Но то не сон был, о чем ясно говорили петли дверные, да засовы, да цепи разорванные на полу. Жмурься не жмурься, хоть глаза себе выколи, а от того, что по собственной глупости сотворил, не отгородишься.

Из опыта знал Иван, что старая пословица «Терпи, с каждым разом лучше будет» лжива насквозь. Дважды хотел он подняться, дважды падал опять. Бадейка долго жить приказала, потому пришлось набрать воды в пригоршни. Плеснул он себе в лицо, но легче не стало, только рубаху залил.

С превеликим трудом оклемавшись, двинулся Иван тем же путем, что к беде его привел. Как ни жутко во мраке подземелья, еще страшней узнать, что тебя на свету ждет.

А ждали его худые вести.

Придворная челядь с ног сбилась, его разыскивая, потому как четверть часа назад прибыли в кремль два гонца. Стало быть, не так уж долго он в бесчувствии провалялся. Видом своим всех он переполошил, а в тронной зале переполох только усилился, как узнали прислужники, что уж не о здравии царевича теперь печалиться надобно, а обо всем царстве.

Посыльные, заикаясь, доложили о том, чего сами хорошенько не поняли, да Ивану и не требовались объяснения. Из доклада явствовавало, что войско Марьи Моревны вновь одержало победу над татарами. Лишь малая часть супостатов с поля битвы ушла, да и тем, окромя везенья да резвости коней, бахвалиться нечем. А русская победоносная конница повернула восвояси. Но тут гром грянул с ясного неба. Все разом потемнело, никто ахнуть не успел, как налетевший ураган выхватил из седла Марью Моревну и унес неведомо куда, хоть ехала она в окруженье доблестных своих воинов. Один из них и приказал им галопом скакать в кремль к царевичу.

А Иван и сам не ведал, как ему теперь быть. Знал только, что беду эту сам накликал и боле винить некого. Отпустил он гонцов и целый час неотрывно в стену глядел. То и дело входили на цыпочках прислужники, да не смели слова молвить, прочтя на челе его думу горькую. Он же никого не замечал, кроме одних и тех же видений: вот руки его теребят связку с ключами, вот бадейку берут и выпускают на волю Кощея Бессмертного. А скоро и виденья пропали, слезами затуманенные...

Наконец вышел Иван-царевич на крепостной вал, где с утра высматривал жену, а теперь ждал, когда на небе месяц покажется. Закатное солнце светило обманчиво. Ледяной ветер к ночи разгулялся, и царевич натянул на себя овчинный тулуп. Стража остерегалась к нему приближаться: коль человек так одет, да так глядит, да луны дожидается, лучше его не трогать — будь он крестьянин иль царский сын, все едино.

Устремил он взгляд к горизонту и все тщился припомнить, была ли прошлой ночью луна. Неужто новолунье уже настало ему на погибель? Иль Кощей так над людьми потешается, давая им перед смертью месяц несбыточной надежды?