Ричард Мэтьюсон - Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга I

— Друг мой, это работа, для которой ты был создан, — произнес он. — Все, что ты делал раньше, было лишь обещанием того, что последует, — всего лишь намеком!

Он остановился у картины, изображающей гротескного горбатого торговца газетами с пустыми глазами. Торговец выглядывал из узкого темного провала дешевого киоска, заставленного газетами, заголовки которых пестрели сообщениями о войне и чуме, скандальными журналами с яркими фотографиями искалеченных уродов и рыдающих знаменитостей. Ретч одобрительно улыбнулся, глядя на узкие щелочки глаз на страшном, изъеденном оспой лице гротескного персонажа, больше всего походившего на крокодила.

— Ты очень убедительно изобразил внутреннее сходство этого мерзкого типа с рептилией. Достоверность ощущения поражает, — тихо шептал он, поглаживая шляпки шпилек, крепящих холст к раме.

Затем Ретч отошел на шаг и продолжил изучать картину.

— Забудь о Бэконе, мой дорогой. Забудь даже о Гойе.

— Даже о Гойе? — У Барстоу перехватило горло, он сглотнул и подошел к забрызганному краской табурету, опасаясь, что не удержится на ногах. — Вы сказали, даже о Гойе?

Ретч улыбнулся, и впервые за все годы долгого знакомства с Барстоу его широкая зубастая улыбка светилась почти материнской нежностью.

— Даже о Гойе, — прошептал Ретч, нежно похлопывая художника по бледному лбу, стирая испарину. — Ах, все эти образы родились в этой маленькой черепушке! О, это таинство таланта созидания!

Он шагнул к очередному зловещему полотну, на котором витрина соседней мясной лавки была до отказа забита влажно блестевшими фрагментами расчлененных животных, художественно разложенных для продажи. Ретч театрально прищурился и ловко скопировал речь музейного гида.

— Здесь вы видите, как художник тактично намекает и при этом ухитряется не показать открыто, что разнообразие мяса на витрине может оказаться намного ужаснее ассортимента обычного магазина. Вот, например, этот круглый стейк с крупной овальной косточкой. От чего от отрезан? От задней ножки ягненка или же от бледного и нежного бедра соседской школьницы? Как вам это? Как?

Он издал зловещий театральный смешок и перешел к картине с ночной сценой: одинокий тусклый фонарь освещает перепуганную сгорбленную старуху в черном траурном платье, которая идет по покрытому трещинами тротуару и тревожно всматривается в непроглядную тьму старой городской улицы.

— Я восхищаюсь тем, как ты передал зрителю уверенность, что там, на поблескивающем асфальте узкой улочки, есть… нечто… и что оно приближается к женщине с противоположного тротуара! — прошептал Ретч с неподдельным благоговением. — Когда картина сообщает что-то зрителю вот таким образом, это, мой дорогой мальчик, настоящее волшебство! Чары! Не сомневайся, критикам никогда не надоест писать рецензии, соревнуясь друг с другом в попытках объяснить идею этой картины!

Затем он указал на полотно, где под ярким солнцем полицейский широко открывал рот, опустившись на колени в толпе зрителей над человеком, которого он, несомненно, только что застрелил. Все персонажи с ужасом глядели на существо, которое выползало из окровавленной дыры на груди мертвеца и злобно таращило на полицейского тусклые глазки.

— Но настоящее чудо этих новых работ заключается в их невероятной убедительности! — Ретч нежно, почти любовно поглаживал блестящую морду твари, ползущей из трупа. — Хоть это на меня и не похоже, но я действительно могу предположить, что подобное создание существует на самом деле, что оно даже до сих пор обитает в каком-нибудь уголке тюремного госпиталя!

Он повернулся к Барстоу, вгляделся в него и похлопал художника по тому самому месту, где у трупа на картине была изображена отвратительная рана.

— Тебе, Кевин, как-то удалось развить в себе способность рождать образы одновременно совершенно фантастические и абсолютно реалистичные, — серьезно сказал торговец. — За всю свою карьеру я ни разу не сталкивался с настолько гротескным и жутким фантастическим видением мира, да еще и выраженным столь убедительным образом. Я одновременно напуган и восхищен.

Он сделал паузу, чтобы еще раз с неприкрытой любовью изучить отвратительное существо на картине, и тихо, почти неслышно прошептал:

— Мы станем невероятно богатыми.

Затем едва ли не с благоговением повернулся к самой большой картине, расположенной в центре комнаты: той, на которой была изображена бледная слоноподобная женщина, обнаженная, смотрящая на улицу из окна студии. Мертвенно-бледная спина огромного создания, лениво наблюдающего за стайкой голубей, была обращена к зрителю. Странного вида голуби топтались на подоконнике и виднеющейся на заднем плане пожарной лестнице.

— Это, как, я уверен, ты знаешь и без меня, главная работа экспозиции, — очень серьезно произнес Ретч, а затем с интересом взглянул на художника. — У этой картины есть имя?

Барстоу кивнул.

— Я зову ее Луизой, — сказал он.

Ретч глубокомысленно кивнул.

— Да, словно имя модели, с которой ты писал картину, — одобрительно заметил он. — И от этого впечатление, что ты изобразил реально существующее чудовище, только усиливается.

Эрнестин же, напротив, утратила присущую ей деловую беспристрастность и смотрела на полотно с неприкрытым отвращением.

— Господи! — прошептала она. — Вы только взгляните на ее руки! Посмотрите на ее когти !

Ретч с огромным удовлетворением заметил очевидный страх в глазах помощницы.

— Видите? — шумно обрадовался он. — Ваше чудовище серьезно взволновало даже мою невозмутимую Эрнестин.

Барстоу во второй раз услышал из его уст это определение, и по его лицу неожиданно пробежала судорога.

— Я не считаю ее чудовищем, — сказал он.

Ретч посмотрел на щуплого художника с некоторым удивлением, которое затем сменилось пониманием.

— Ну конечно, не считаешь, — согласился он и вычурным мягким жестом обвел все окружающие их картины. — Так же как ты не считаешь чудовищами и всех остальных созданий на других полотнах. Как и на работах Гойи, они изображены с благожелательностью, я бы даже сказал, с любовью. В этом секрет их очарования.

Затем, после глубокомысленной паузы, Ретч снова повернулся к картинам и принялся ходить вокруг них, тихо диктуя указания и свои наблюдения частично пришедшей в себя Эрнестин. Барстоу стоял рядом и наблюдал за ними до тех пор, пока не заметил сбоку какое-то движение. Глаза Барстоу расширились от ужаса при виде большой стаи голубей, расположившейся на наружном подоконнике и старинной кованой пожарной лестнице.

Он тихо и осторожно подошел к окну, но, хотя несколько птиц при виде его неуклюже упорхнули, большая часть стаи не обращала на него никакого внимания.