Влад Савин - Огонь и вода

Наверху ветер ударил в лица с такой силой, что им можно было захлебнуться — слова, и даже дыхание, вбивало обратно в горло, волосы обрывало с голов, одежды бесновались вокруг, в полнейшем беспорядке. Тогда, чтобы не потеряться в этом безумном, прямо дантовском, вихре, они бросились в объятия друг другу — и ветер, будто тот самый, из второго круга Дантова ада, терзал их с такой же яростью — толкал с дороги в кусты и колючки, срывал одежды, хотел кинуть на колени, или почти отрывал от земли. Но Леон прижимал к себе Зеллу, ощущая себя как в пожаре — и девушка не отстранялась, глядя ему в глаза; этого было довольно, чтобы без всяких слов окончательно понять, что он для нее значит столько же, сколько и она для него. И это было счастье, разрушить которые не могла никакая буря — мир и покой внутри. Это был их обряд — более священный, чем любая церемония. И ничто больше — не имело значения.

Наконец они спустились с горы, на ту сторону — и, взглянув друг на друга, сначала смутились — затем рассмеялись. У Леона распахнуло пальто и пиджак, оборвав пуговицы, у Зеллы унесло вихрем синий плащ, а платье со всеми юбками было разорвано, растерзано в клочья, металось вокруг нее лохмотьями, как у картинной Свободы с баррикад. Леон поспешил предложить свое пальто, чтобы как-то прикрыться. Когда они наконец вошли в ее дом, как в тихую гавань, Зелла сразу убежала, привести себя в порядок — а Леон вспомнил, что в кармане пальто остались бумаги, которые он должен был срочно отнести по одному адресу. Мгновение он размышлял — затем махнул рукой.

— Это подождет — сказал он себе — у революции товарищей много. А она — Единственная. Один раз, один день — подождет.

В Организации семьи не были под запретом. Однако товарищ Первый всегда говорил, что их великое дело требует абсолютной самоотдачи, и все мешающее этому должно быть брошено, как лишний груз при переправе. Как указано в "Происхождении семьи..", она — лишь уложение, нужное для передачи собственности, но какое наследство может быть у настоящего революционера? Как святые подвижники и монахи налагали обет безбрачия, так и строители нового мира в отличие от обывателей могут позволить себе короткий отдых лишь после победы, до того же их счастье должно быть в знании светлого будущего и в понимании того, что они это будущее приближают. А любая привязанность к чему бы то ни было, кроме дела, опасна — потому что, если случится выбирать, ты можешь выбрать не то. И увязнуть в семейном болоте пошлости и мещанства — окончательно превратившись в чеховского персонажа в футляре. Но Зелла была другой — чистой, умной, доброй, возвышенно-духовной. И для любого борца за светлое будущее, человека самых высоких моральных правил — было бы честью иметь такую жену.

— Простите за ожидание, сударь! — сказала Зелла, входя неслышно, как умела лишь она — возвращаю вам ваше пальто. Я и пуговицы — уже пришила!

Она успела сменить платье, и даже как-то привести в порядок волосы. В окно бился ветер с наконец пролившимся дождем. А они пили чай, беседуя на обычные, утонченно-возвышенные темы. И Леон понял окончательно, что он — не буревестник, ищущий счастья в самой борьбе, хотя и желал честно внести вклад в постройку лучшей жизни; он был искренен, говоря о борьбе за благо народа — но надеялся найти счастье и для себя. Спустя годы, он вспоминал тот путь, которым они проходили каждый день, как что-то символическое — найти Ее, единственную и любимую, несмотря на все враждебные вихри, веющие над головами; вместе пройти сквозь бурю, сбивающую с ног.

Они обвенчались поздно осенью, в ноябре — через неделю после того дня. И лишь после этого квартира на пыльной и ветреной улице стала их общим жильем. Зелла не была товарищем по борьбе — она была женой, хозяйкой, опорой дома. Зима в Зурбагане похожа на позднюю северную осень — холодный дождь вместо снега, и промозглый ветер, дующий с моря неделями подряд, то яростно, то уныло. И сколько раз Штрих, взглянув на непогоду за окном, решал сам сходить за провизией в лавку на углу, где трактир — но забывал за работой, и спохватывался лишь увидев, как Зелла, войдя с улицы с корзиной, складывает мокрый зонтик; она просто делала все, ничего не говоря — готовила, стирала, убирала. В гимназии она больше не служила, но два, три раза в неделю уходила в любую погоду — давать частные уроки. Однажды Леон решил за ней проследить — как подобает мужу. Он верил Зелле, как самому себе, но даже малая тень подозрения была для него невыносима. В Организации разоблачили провокатора — незаметный человечек с крысиными глазками, полностью признал вину на революционном суде, после чего его увели люди товарища Третьего, стоявшие позади с браунингами наготове. И Штрих шел теперь за Зеллой, твердо намеренный узнать, куда она ходит; вдруг к нему пристал какой-то подвыпивший пролетарий, он то слезно просил грош на хлеб, то лез в драку, занося кулак; однако Леон больше боялся, что Зелла обернется; она давно скрылась за углом, когда Леон сумел наконец отвязаться от пьянчуги — чувствуя себя как вывалянным в грязи. Больше он никогда не пытался следить — решив доверять Зелле безоговорочно.

Через год родился сын, которого также назвали Леоном; унаследовав у матери любовь к книгам, он научился читать в четыре года. Дочку назвали Зеллой.

— …домой! — тем временем говорил сосед по купе — к семье, к покою. Дело есть дело — к доходу, однако доход сам зачем, если не для покоя и достатка? Впрочем, сказано же, не мы существуем для жизни, а жизнь для нас — люди различаются лишь по способу зарабатывать деньги, тратим же их все мы одинаково, а удовольствие-то именно в этом! Завтра небось встретимся в одном ресторане, в "Чайке" или в "Мин Херце", вместе со своими дражайшими половинами или с кем еще… Вы, простите за нескромный вопрос, по любви женились, или как?

Конечно, товарищ Первый не одобрил семейную жизнь Леона. Но Леон восстал тогда против Первого в свой единственный раз. Он не был агентом, связным, агитатором — он делал свою часть общего дела, не вставая из-за письменного стола, отдавая затем статьи и рукописи приходившим за ними курьерам. Разве станет помехой, если рядом с ним при этом будет любимая жена?

— Любая привязанность к чему бы то ни было, кроме дела, для нас опасна — жестко повторил Первый — понимаю, молодость играет: так выбери кого-нибудь среди наших! Или нет — обоих тогда не будет, для дела! Найди на стороне, какую-нибудь, квартирохозяйку — да только не привязывайся: легче будет после уходить.

— Кому легче? — спросил Леон — а ей?

— Ради общего счастья — ответил Первый — значит, и ее тоже. Революция победит, и встретитесь — тогда она за честь сочтет, тебя выбрать, как первого из борцов за всего человечества счастье! А если не сочтет — значит, недостойна! Неволить не буду — сам решай! Надеюсь — решишь правильно. Хочешь остаться среди нас — тогда поклянись, что бы ни случилось, наше дело будет для тебя выше семьи. Или — забудь про все, и уходи жить в гнилое обывательское болото. Так будет честнее.