Фриц Лейбер - Серебряные яйцеглавы

— Может быть, для тебя и да, — выдавил из себя Флэксмен, рассматривая компаньона и явно предчувствуя недоброе. — Сейчас я понимаю, почему ты так странно дрожал вчера, когда эта Ибсен начала раскатывать на тебя губу.

— Не напоминай! — бледнея, попросил Каллингем.

— Не буду. Но, как я уже говорил, потрясные женокены вполне могут подойти для тебя. У каждого свои вкусы! Однако меня, меня они и на минуту не расслабят. Я просто боюсь, что они превратят мою дрожь в трясучку, точно так же, как делали эти богомерзкие яйцеглавы в моих детских кошмарах, приплывая в темноте к кровати, ныряя под нее и опять появляясь в ногах, кружась надо мной, чтобы убить…

Дверь бесшумно отворилась во второй раз. И хотя теперь реакция Флэксмена была лишь тенью предыдущей, все равно оставалось впечатление, что он напуган столь же сильно.

Плотный мужчина с синим подбородком, в комбинезоне цвета хаки, осмотревшись, хрипло объяснил:

— Электросвет и ток. Плановая проверка повреждений. Гляди-ка, электрозамок не работае. т Я отмечу это. — Он вытащил блокнот из бокового кармана.

— Робот, ремонтирующий эскалатор, должен позаботиться о нем, — заметил Каллингем, задумчиво изучая человека.

— Поднимаясь, я не заметил никакого робота, — безапелляционно заявил тот. — Если хотите знать, все они — хреновые жестяные плуты или заезженные жестяные клячи. Вчера вечером я одного выгнал. Пил высоковольтный электролит в рабочее время. А может, и кололся, если вам так больше нравится, — запускал его по основным каналам. Загнал себе сотни ампер. Сгорит через две недели, если найдет, как их удерживать.

Флэксмен открыл глаза.

— Послушайте, вы не могли бы оказать мне огромную услугу? — серьезно сказал он человеку в дверях. — Я понимаю так, что вы городской инспектор, но прицепите-ка электрозамок на эту дверь. В этом нет ничего незаконного, и я хорошо заплачу вам. Только сейчас же.

— Рад быть вам полезным, — ухмыльнулся человек. — Вот захвачу лишь инструменты. — Быстро пятясь, он закрыл за собой дверь.

— Странно, — пробормотал Каллингем. — Этот человек — одно лицо с Гилом Хартом, частным сыщиком и промышленным шпионом. Во всяком случае, он был им, когда я встречал его лет пять назад. Впрочем, это мог быть и его брат-близнец, или Гил… Ох, да и не велика потеря, он был скверным яйцеглавом.

Флэксмена автоматически подбросило при последнем слове. Он тупо уставился на закрытую дверь, долго не отрывал от нее взгляда, потом его передернуло.

— Калли, ты говорил о яйцеглавах? — с дрожью спросил он.

— Нет, — мягко ответил Каллингем, — но прошлой ночью я разработал план. Мы приглашаем сюда троих или четверых из этих яиц, только не Ржавого. Гаспар может помочь принести их, хотя его самого не должно быть здесь во время разговора. И никаких нянь тоже, это отвлекающий фактор. Гаспар проводит няню обратно или что-то в этом роде, и мы сможем славненько поговорить часа два-три. Я покажу им кое-что, и это, думаю, поможет убедить их, на худой конец — раззадорит написать что-нибудь. Я теперь понимаю, встреча будет тяжелой для тебя, но, Флэкси, если станет совсем плохо, ты сможешь просто выйти и отдохнуть, а я продолжу сам.

— Полагаю, этим впрямь лучше заняться тебе, — покорно согласился Флэксмен. — Мы обязаны выбить рассказы из этих чудовищ любым способом, иначе нам конец. И для меня ненамного хуже будет лицезреть их здесь, покоящимися на своих черных воротничках и глядящими в упор, чем сидеть одному и вспоминать те богомерзкие способы, которые они…

В этот момент дверь открылась так медленно и бесшумно, что прежде чем глаз смог уловить движение, она оказалась распахнутой почти настежь. На этот раз Флэксмен просто закрыл глаза, хотя в последний миг показалось, что он закатил их под лоб.

В дверях стоял высокий худой человек, в лице которого было столько же жизни, сколько в цвете его пепельно-серого костюма. Глубоко посаженные глаза, длинное узкое лицо, сутулые плечи и впалая грудь придавали ему сходство с бледной коброй, только что вылезшей из корзинки заклинателя.

— Что вам угодно, сэр? — резко спросил Каллингем.

Флэксмен добавил усталым голосом, не открывая глаз:

— Если вы продаете электричество, то нам оно не нужно.

Серый человек вяло улыбнулся. Это сделало его еще больше похожим на кобру. Вкрадчиво, хотя и с легким шипением, он признался:

— Нет. Я просто поглядеть. Решил, что раз дом открыт и пуст, та он, должно быть, из тех полностью выпотрошенных домов, которые продаются.

— Вы не видели — там, снаружи, электрики работают? — поинтересовался Каллингем.

— Нет там никаких работающих электриков, — возразил непрошенный гость. — Вот что, джентльмены, я сейчас удаляюсь. В течение двух дней пришлю вам свое предложение.

— Здесь ничего не продается, — проинформировал его Флэксмен.

Серый человек улыбнулся:

— И все же мое предложение будет послано. Я очень настойчив, и, боюсь, вам придется столкнуться с моим упрямством.

— Да кто вы такой, в конце концов? — побагровел Флэксмен.

Серый человек улыбнулся в третий раз и, мягко закрывая за собой дверь, прошипел:

— Друзья иногда зовут меня, возможно, за настойчивость, Гарроте.

— Странно, — вновь заметил Каллингем, когда дверь закрылась. — Этот человек мне кого-то напоминает, но кого? Лицо сицилийского Христа… Удивительно.

— А что такое гарроте? — спросил Флэксмен.

— Тесный стальной воротник, — холодно ответил Каллингем, — с винтом, чтобы ломать шею. Изобретение старых весельчаков испанцев. Хотя гарроте может быть также истолковано и просто как петля. — Сказав последнее слово, он удивленно поднял брови.

Два компаньона переглянулись.

Песня Роберта Шумана «Я не буду горевать» передает чувство ужасного, величественного одиночества со всей немецкой образностью потерянной любви, где есть и блестящее великолепие, и свернувшиеся кольцами змеи, поедающие замерзшие сердца в вечной ночи. Но впечатление еще более усиливается, когда ее исполняет со странно гармоничным диссонансом хор из двадцати семи заключенных в контейнеры мозгов.

Едва умолкло последнее «нихт», Гаспар де ля Нюи тихо зааплодировал. Волосы его были теперь коротко подстрижены, а синяки на лице приняли лилово-зеленоватый оттенок. Он достал из кармана пачку сигарет и закурил. Тем временем няня Бишоп металась по Инкубатору, с удивительной быстротой отключая динамики. Однако она делала это все же недостаточно быстро, ибо песню уже сменили свист, вопли и визг закапсулированных мозгов.

Когда она вернулась, поправляя ей одной видимые недостатки в прическе, Гаспар сказал:

— Они ведут себя, как в общежитии.

— Выбросьте эту сигарету, здесь нельзя курить. Да, вы правы насчет этой братии. Безумства, прихоти — последняя страница Византии, и разговаривать можно только при помощи цветомузыкальных установок. Ссоры, вражда — иногда двое отказываются подключаться друг к другу, — и это длится неделями. Критика, жалобы и ревность — я разговариваю с Полпинты чаще, чем с остальными, значит, он учительский любимчик, я забываю подключить глаза-уши Зеленому, я не могу поставить глаз Большого точно туда, куда он хочет, — и так без конца. Или я опоздала на две минуты восемнадцать секунд с аудиовизуальной ванной для Царапины, которая представляет собой поток звука и цвета, что предположительно тонизирует их чувственные области, только мы, слава Богу, не можем ни видеть, ни слышать этого. Полпинты говорит, что это как Ниагара Солнц.