Алекс Клемешье - Квартирный вопрос (сборник)

И никто не обращал на него ни малейшего внимания.

— Ты тряпочку сам сварганил или разжился где?

Вадим резко повернулся. Рядом стоял невысокий жилистый мужчина. Глаза неопределенно серого цвета — в тон тронутым сединой волосам — смотрели спокойно и чуть насмешливо. Нагота его явно не смущала.

— А?

— Тряпочку, говорю, где взял? — он ткнул пальцем в набедренную повязку.

Вадим проследил взглядом за его рукой. Что за чушь? О какой тряпке можно говорить, когда тут такое? Люди! Но…

— Кто вы? Откуда? — Вадим с трудом протолкнул слова сквозь непослушное горло.

— Ты не в курсе? — в голосе незнакомца прорезалось удивление. Вадим помотал головой. — Странно, как же тебя без инструктажа пропустили?

— К-к-какого инструктажа?

Мужчина внимательно оглядел Вадима.

— Давно здесь?

— Год. Или около того… Да что, твою мать, тут творится?!

— Так. А ну, пойдем! — решительно подвел черту незнакомец и, словно не сомневаясь в выполнении приказа, направился к крыльцу. Оглядываясь в страхе, что все эти люди сейчас исчезнут, Вадим поплелся следом.

— Вот так и выперли нас с Земли, как последних засранцев, — подытожил свой рассказ Миша.

Вадим зачерпнул кофейником красную пыль у порога, провел рукой по ступеньке и поставил посудину на мгновенно раскалившуюся поверхность. Привычные движения успокаивали и позволяли хоть немного собраться с мыслями.

Невозможно. Бред! Но он здесь. И люди… Как можно поверить, что какие-то инопланетяне — как их там, тхуканцы? — просто явились и всех выгнали? Только потому, что человечество, дескать, загадило планету донельзя и та уже не может восстановиться сама. Какое они имели право?

— А ты, значит, из «первопроходцев», — задумчиво протянул Миша. — Хреново было?

Вадим усмехнулся. Им-то всё объяснили, и не поодиночке переселили, а всех вместе, да еще на всё готовое. Он же оказался просто тестовым образцом. Справился — и других можно сюда.

— А если бы я сдох? Или свихнулся?

— Не думаю, чтобы они позволили тебе умереть. Гуманизм из них так и прет.

— И это ты называешь гуманизмом? — Вадим оторопело посмотрел на Мишу.

— В масштабах всей цивилизации — да.

— А цивилизация — сама по себе или все-таки из людей состоит?

— Из людей, а как же! Только из очень большого количества. Семь миллиардов. Вдумайся в цифру — семь миллиардов! Которым вы помогли спастись.

— Мы? — Вадим вздрогнул.

— Тебе и этого не сказали?

— Мне ни черта не сказали!!!

Миша резво переставил кофейник, над которым уже вздыбилась шапка ароматной пены, и опасливо покосился на багровое пятно на ступеньке:

— Как ее выключить?

— Кого? — не сразу понял Вадим. — А-а-а, да просто всё! Руку рядом положи и представь, что она уже холодная.

— Ух ты! И впрямь просто! — в голосе Миши звучало детское восхищение. — Знаешь, я ведь до конца не верил, что здесь всё возможно…

Не дождавшись ответа, он вздохнул и вернулся к прежней теме:

— Ну сам посуди: один человек — это не показательно. Что русскому хорошо, то другим смерть. А на кону жизнь — напоминаю! — семи миллиардов. Тхуканцы во множественном числе о вас говорили, но точную цифру не называли. Думаю, с десяток, не меньше. И, кстати, все справились!

— В это, значит, ты поверил?

Миша поморщился, покачал головой, но отвечать не стал.

Вадим разлил кофе по чашкам, половину мимо. Жизнь снова выворачивалась наизнанку. Кто-то чужой и равнодушный двигал его по клеточкам ради миллиардов точно таких же пешек. И не только его, оказывается.

— Если бы я знал… — прошептал он.

— Вряд ли вам позволили бы контактировать друг с другом, — всё ж таки услышал его Миша. — Чистота эксперимента была бы нарушена.

— Да имел я этот эксперимент! — Вадим сорвался на крик. — Кто им позволил?! Кто дал право? Со мной, со всеми! Мы же люди!!!

— Тише, тише! — миролюбиво протянул Миша. — Я могу понять твои чувства, но и ты пойми. Они же спасли человечество. Мы, наши дети, может, еще и пожили бы на Земле в более или менее нормальных условиях. Но чем дальше, тем тяжелее бы приходилось нашим потомкам. Тхуканцы лет двести планете отвели, не больше. Потом ей кранты, а всё живое раньше погибнет. Своим внукам, правнукам ты такое пожелаешь? А теперь посмотри на то, как пришельцы всё организовали…

— Я вижу! — рявкнул Вадим, но уже потише.

— Что ты видишь? Ты меряешь всё линейкой размером в одну жизнь. Свою. Они подготовили идеальные условия: загадить этот мир невозможно, а всё необходимое появляется по одному велению. У каждого! Каждый может здесь получить всё то, чего он был лишен на Земле. Причем, заметь — они убедились сначала, что человек здесь сможет жить, и уж потом тщательно проинструктировали и перебросили всех, аккуратно и безболезненно. Здесь у нас есть будущее, пойми ты это!

— Какое? — не сдавался Вадим.

Перехваченное спазмом горло и кипящий в крови адреналин мешали сосредоточиться и хладнокровно объяснить Мише всю ущербность его слов.

— Оно есть — это главное! Какое — время покажет. Если у всех есть всё, то вряд ли материальные ценности будут играть какую-то значимую роль, разве что произведения искусства. Представь такую цивилизацию! Разве ты не хочешь, чтобы человечество стало более духовным, менее зацикленным на деньгах и шмотках?

Вот как объяснить Мише, что именно такой исход не гарантирован? А если люди просто деградируют на всём готовеньком? Когда всё уже лежит под носом на блюдечке с голубой каемочкой — к чему стремиться? Старые цели, идеалы, мерки — всё псу под хвост, в этом мире они не сработают. Здесь нужно строить всё с нуля — и систему ценностей тоже. Многие ли этим озадачатся? Вадим не питал иллюзий по поводу общей массы людей: лишь единицы не станут свиньями, лежащими в тенечке с бутербродом в руках. Но смогут ли эти единицы построить новую цивилизацию?

Для этого нужно, как минимум, иметь желание выжить и жить дальше. И как-то принять, что у них забрали всё.

Как объяснить Мише, что никакой высшей целью нельзя оправдать такое отношение к отдельным людям? Что нельзя так равнодушно списывать в утиль все достижения человечества? Для чужаков они, может, и не значат ничего или даже вредны и опасны, а нам каждый шаг вперед достался немалой ценой. А теперь всё потеряно. Перечеркнуто. Уничтожено. Речь даже не о науке и технике. Многие ли помнят наизусть всего Гомера, Шекспира, Пушкина? А музыка? А живопись?

— Но мы — никто, и на наше мнение можно наплевать… — он и не заметил, как заговорил вслух.

— Опять ты за свое! Не плевать им на нас, иначе оставили бы человечество умирать вместе с планетой.

— Но зачем так-то? Словно с детьми малыми, неразумными. Неужели нельзя было по-человечески, по-взрослому? Обсудить, договориться…