Дин Кунц - Интерлюдия Томаса

Если верхний конец этого водостока раньше был заварен, он, очевидно, не заварен сейчас. Кто открыл его и зачем – неотложный вопрос, потому что это совпадение вряд ли случайно.

Больше шума не доносится, нет ни малейшего звука кого-либо спускающегося.

И хотя скорее всего никто не видел меня с Джоли, убегающих к пляжу в безлунной темноте, и хотя девочка указала Хискотту неверное направление – и, следовательно, всем остальным – к несуществующей пещере, меня не прельщает возвращаться на берег. Любой другой выход из этой системы может обладать преимуществами над занавешенным вьющимися растениями выходом основной водопропускной трубы.

Благодаря часто проявляющейся, но не всегда надёжной интуиции ясновидящего повара, я чувствую, что этот дополнительный маршрут может быть безопасным и что, кто бы ни распечатал водосток с этой стороны, он может оказаться другом, или, по крайней мере, желать смерти Хискотту вместо того, чтобы желать её мне, или хотя бы не только мне.

Я решаю без промедления действовать по этому ощущению, которое можно назвать беспокоящим. В конце концов, худшее, что может случиться – меня убьют.

Пробираясь, наклонившись, в темноте, держа в руках пистолет и фонарик, почти волоча ноги по полу, я чувствую себя троллем, исключая, конечно, то, что я не ем детей, скорее, Голлум, чем тролль, Голлум, ведущий хоббита Фродо в логово гигантской паукообразной Шелоб, исключая то, что я больше похож на Фродо, чем на Голлума, являясь ведомым, а не ведущим, что означает, что я один из тех, кто будет ужален, связан скрученными шелковыми нитями, плотными, как провод, а затем буду отложен на время, чтобы позже, когда у того, кто меня захватил, появится свободное время, меня можно было съесть живьём.

Немного удивительно, что Шелоб там нет, и после того как, судя по всему, я прошёл почти весь путь до Мордора, икры ног болят, нагруженные гориллообразной осанкой, я достигаю конца туннеля. Железная лестница введёт вверх к открытому люку, через который падает первый розовый лучик утра.

Когда я вытаскиваю себя из водостока, то стою в бетонном котловане шириной четыре фута. За мной, к востоку, длинный склон поднимается к дорожному ограждению и прибрежному шоссе. Впереди – окружная дорога, ведущая к «Уголку Гармонии», которая проходит примерно в сотне ярдов слева от меня. Когда ночь утекает на западный горизонт, и рассвет цвета фламинго заливает всё большую часть неба, я могу разглядеть причудливую станцию техобслуживания, закусочную, у которой припаркованы несколько автомобилей, так как начинается время завтрака, но не домики, находящиеся в укрытии деревьев.

Если кто-то из Хармони случайно меня увидит, то он не узнает меня из-за большого расстояния.

Жужжание двигателя привлекает моё внимание к открытому люку, где внезапно из внешней части окружности к центру вытягиваются клинья и смыкаются, образуя то, что должно быть водонепроницаемым затвором. Я бы предпочёл верить в то, что у меня где-то есть друг. Но вместо этого меня одолевает чувство, что мной, скорее, манипулируют, чем помогают.

Каждый член семьи Хармони – пленник, но также и оружие, которое может быть использовано Хискоттом против меня. Я один. Их много. В течение утренней смены, вероятно, треть из них должны работать на семейный бизнес, но другие свободны для того, чтобы искать меня и защищать Хискотта, и у них нет права выбора, делать это или нет; особенно во время такого кризиса, если они осмелятся противиться, он использует их, чтобы жестоко убить нескольких из них.

Я не хочу вредить никому из них. В таких условиях я не могу прокрасться мимо такого большого количества людей и проделать путь к дому, в котором находится Норрис Хискотт. Следовательно, необходимо изменить условия.

К северу находится перекрёсток окружной дороги и наклонного съезда с прибрежного шоссе. Когда я туда иду, убираю в карман маленький фонарик и засовываю пистолет за ремень, перед животом, между футболкой и толстовкой.

На расстоянии сотни ярдов от перекрёстка я останавливаюсь, становлюсь на одно колено и жду на обочине проезжей части.

В течение минуты вверху наклонного съезда появляется «Форд Эксплорер».

Я поднимаю маленький камешек и притворяюсь, что изучаю его, как будто он приводит меня в восторг. Возможно, это золотой самородок или, может быть, природа воплотила в нём чудотворно детальный портрет Иисуса.

«Эксплорер» замедляется у знака «стоп», скользит через перекрёсток, не останавливаясь полностью, поворачивает налево и пролетает мимо меня.

Двумя минутами позже, когда на вершине наклонного съезда появляется восемнадцатиколёсник, я бросаю камень и встаю на ноги.

То, что я собираюсь сделать – плохо. Это не так ужасно, как растрата миллиарда долларов из инвестиционной фирмы, которой ты управляешь. Не так плохо, как быть государственным служащим, который наживается по жизни на взятках. Но это намного хуже, чем сорвать ярлык «НЕ УДАЛЯТЬ ПОД СТРАХОМ УГОЛОВНОГО НАКАЗАНИЯ» с подушки нового дивана. Это плохо. Плохо. Я не одобряю свои собственные действия. Если за мной наблюдает мой ангел-хранитель, он шокирован, однозначно. Если когда-то эти мемуары будут читать молодые люди, то я надеюсь, что мой проступок не побудит их самих совершить подобные проступки. То же самое касается старших читателей. Толпа пенсионеров, которые поступают плохо, нам нужна не больше, чем молодые хулиганы. Я могу объяснить, почему я должен сделать то, что собираюсь, но я отлично знаю, что объяснение не является оправданием. То, что плохо – то плохо, даже если оно необходимо. Это плохо. Простите. Ладно, где наша не пропадала.

Прямо там, сразу после того, как он оставляет меня с Орком, чтобы попытаться добраться до Хискотта, я думаю, что люблю его. Я никогда не думала, что смогу. Любить какого-нибудь парня, я имею в виду. Или, может быть, имею в виду, что я никогда не думала, что буду. Не после того, что происходило в последние пять лет. Не после того ужасного случая, что произошёл с Макси. Мои ожидания, если хотите знать, были связаны с тем, чтобы вырваться и стать монахиней. В смысле, если бы что-то произошло с Хискоттом, и мы снова стали бы свободными. Монахиня или миссионерка в самой дальней дыре мира, где тараканы большие, как таксы, а люди покрыты гнойными ранами и сильно нуждаются в помощи. Я знаю, как это – остро нуждаться в помощи, и думаю, это было бы правда здорово – ощутить себя на другой стороне, иметь возможность оказать помощь людям, которые в ней нуждаются, сильно или не очень. Если ты собираешься стать монахиней, или миссионеркой, или одним из тех врачей, которые работают бесплатно в тех странах, где у очень бедных людей нет денег, и они торгуют друг с другом брусками из высушенных фекалий животных, которые они могут сжигать для отопления своих лачуг, и несколькими больными курицами и, возможно, кое-какими съедобными клубнями, которые они выкапывают из земли в джунглях, кишащих змеями… Ну, я имею в виду, что если ты собираешься заниматься этими вещами, то в твоей жизни нет места для свиданий, или романтики, или брака, или для чего-то подобного. Так что в чём смысл в любви к парню? В любом случае, монахиням нельзя выходить замуж.