Брайан Олдисс - Сад времени

Последнюю тысячу лет уровень моря медленно и незаметно понижался. Воды его были так глубоки и спокойны, что оставалось загадкой — то ли мелкая рябь неспешно движется к берегу, то ли уходит прочь от береговой линии. Впадавшая в море река, то и дело менявшая русло, нанесла сюда горы красного песка и гальки, образующие каменистые отмели. А в стороне от ее русла поблескивали зеркально-неподвижные окна-заводи, отражая яркий свет полуденного солнца.

На берегу одного из таких озерков неподвижно сидел человек. Берег вокруг него был пуст и безжизнен, как иссушенная солнцем кость.

Человек этот был высок, строен и светловолос. Даже сейчас, когда он отдыхал, на его лице застыла угрюмая настороженность. Одежда его состояла из некоего подобия скафандра без шлема; за спиной висел ранец с запасом воды и пищевыми концентратами. Там же хранились кое-какие материалы художника и несколько звуковых блокнотов. Шею светловолосого человека охватывал кислородный фильтр, непочтительно называемый «дыхалкой» — обруч, сзади которого был прикреплен моторчик, а спереди — трубка, обдающая лицо своего владельца прохладным воздухом.

Одинокому Страннику по имени Эдвард Буш можно было дать лет сорок. И в последнее время ему не раз случалось иметь такой мрачный вид.

Уже несколько лет он находился в состоянии, подобном мертвому штилю. Жизнь его потеряла четкое направление, как зыбь лежащего рядом моря. Временная работа в Институте Уинлока не помогала заглушить подсознательное ощущение, что он подошел к некоему перекрестку — и вдруг остановился. Как будто все движущие им силы внезапно замерли… Так же как замерла, так и не придя к завершению, картина на стоящем рядом со светловолосым художником мольберте.

Охватив колени руками, Буш смотрел поверх холмов из гальки на необозримое пространство моря, чуть тронутое зыбью, пока откуда-то издалека не донесся рокот мотоциклетного мотора.

Буш встревоженно вскочил и поспешил к мольберту: он терпеть не мог, когда его заставали за рисованием. Мельком взглянув на незаконченную картину, он невольно поморщился: работа ни к черту не годилась. И это доказывало еще раз, что он был никчемный художник. Возможно, именно от этой мысли он и искал спасения в прошлом, так страшась возвращения в «настоящее».

А Хауэлс сейчас, конечно, ждет не дождется его отчета… Поэтому Хауэлс тоже присутствовал на картине. Буш попытался изобразить исходившее от моря ощущение бесконечности и пустоты при помощи листа бумаги и акварели. Попытался, но безуспешно.

Убедившись, что он по-прежнему один, Буш окунул кисть в красную краску и провел ею по бумаге. За кистью потянулась расползающаяся полоса насыщенного багрового цвета. Буш предоставил краске полную свободу действий и вдруг расхохотался: над угрюмой гладью моря вставало пурпурное солнце-лицо с чертами Хауэлса.

Так. А тут, у левого края листа, будет неплохо смотреться приземистое деревцо. Кстати, оно тоже кого-то напоминает…

— Это ты, мама, — вполголоса проговорил Буш. — Вот видишь, я не забыл о тебе.

Неясные черты лица его матери обозначились в древесной кроне. Он увенчал голову женщины короной: отец частенько называл маму королевой — любовно и полушутя… Теперь и отец его попал на картину.

Буш чуть отстранился, рассматривая акварель.

— А что, не так уж и плохо получилось, — обратился он к туманному женскому силуэту, незримо маячившему позади него.

Он снова обмакнул кисть в краску и подписал: «Семейный портрет». Ведь и сам он на нем присутствовал — вернее, все эти образы находились в нем.

Буш снял с мольберта лист, захлопнул этюдник и запихал его в ранец. Солнце благословило его последними тусклыми лучами, готовясь отойти ко сну за пологие холмы. Холмы были угрюмо пустынны, только кое-где вдоль реки пробивались чахлые псилофиты. Их длинные тени ложились на песок; однако сам Буш не отбрасывал тени.

Отдаленный рокот моторов — единственный звук, нарушавший великое девонийское безмолвие — невыносимо раздражал его. Вдруг уголком глаза он уловил некое неясное движение и невольно подскочил. Четыре костистых плавника быстро прочертили поверхность заводи, направляясь к мелководью…

И вот существа выкарабкались на берег, забавно крутя головками, защищенными роговыми пластинками, — ни дать, ни взять средневековые рыцари в шлемах. Буш потянулся было к фотоаппарату, но передумал: он уже фотографировал таких.

Амфибии — по суше они передвигались на коротких ножках — принялись перерывать носами ил в поисках пищи. Когда-то, на гребне своей блистательной славы, Буш использовал идею этих панцирных голов в одной из лучших своих композиций.

Стрекот моторов внезапно прекратился. Буш взобрался на ближайший галечный холм, чтобы обозреть окрестности, но ничего нового не увидел… И все же ему показалось, что дальше по берегу есть люди.

Темноволосая Леди-Тень не исчезала, но и не приближалась. Она, как всегда, составляла ему безмолвную компанию.

— Подумать только — все точно по учебникам! — с горькой насмешкой обратился к своей молчаливой спутнице Буш. — Пустынный берег… недостаток кислорода в гибнущем океане… Рыбы, выбирающиеся на сушу. Отец на моем месте наверняка произнес бы по этому поводу глубокомысленную тираду.

Ободренный звуками собственного голоса, он начал вслух декламировать, подражая голосу отца:

— «Весна… вода… Гонгу ла…» И все такое. Как там будет дальше, я не помню — чертовски длинная вещь.

Ей-богу, иногда позарез требуется посмеяться, иначе попросту съедешь с катушек.

Буш набрал полные легкие свежего воздуха из фильтра, косясь украдкой на своего опекуна-соглядатая. Леди-Тень все еще была здесь, бесплотная и недосягаемая, как всегда. Может, она его охраняет? Буш протянул к ней руку, Заранее зная, что это бесполезно: он не смог бы прикоснуться к ней, так же как к красному песку или воде мертвого моря.

Конечно, разглядывать сквозь кого-то холмы — занятие не из приятных. Буш прилег на галечный склон, снова обратив взор к угрюмому морю. Подсознательно он ожидал, что вот-вот из воды с шумом и фырканьем выпрыгнет доисторическое чудовище — и тогда давящее на уши безмолвие, затопившее все вокруг, разлетится вдребезги.

Берега… Все они похожи один на другой, все перетекают один в другой. Над ними не властно время. Вот этот берег плавно переходил в берег его детства, пробуждая воспоминания о хмуром воскресном дне, когда родители ссорились слишком уж бурно и жестоко. А он, дрожа, жался к задней стене дома, невольно принимая и на себя часть этого шквала горечи и ненависти. Буш даже почувствовал, как колет ступню камешек, который забился тогда в его сандалию. Если бы он мог вычеркнуть из памяти свое детство, он сумел бы начать жизнь заново… Творческую жизнь!..