Роман Струков - Тень могущества

Вчерашний вечер для меня окутался густым туманом, из которого острыми колючками проталкивались в мою голову воспоминания.

Я никогда не мог напиться вдребезги — странный выверт перекроенной «Шивой» физиологии — но адреналиновый отходняк выматывал меня круче любого похмелья. Тело стонало, само не сознавая, что ему больше необходимо — страшный выброс боевых гормонов, ставящий тебя на одну доску с Зевсом и Тором, опьяняя тебя ощущением всевластия, или же покой — когда ты хочешь забиться в самый дальний уголок этого мира и лет триста лежать там побитой собакой.

Я с сожалением посмотрел на полоску фольги с углублениями желатиновых капсул, лежавшую перед оправленным в серебро зеркалом и отвернулся.

Для меня «вихрь» служил инструментом, таким же как пистолет или собственное тело, и покуда наркотик не мог меня побороть.

Как впрочем и я — его.

Я свесил ноги с кровати, задумчиво посмотрел на лежавшую рядом девушку, нежно поглаживающую складки простыни. Симпатичное лицо в обрамлении золота длинных прямых волос… Я отвернулся.

Когда действие стимулятора проходить, человек превращается в бревно. Он в состоянии мыслить, соображать и двигаться тоже. Как робот или зомби, с чёрной дырой в душе.

Плата за всемогущество, длящееся пять минут субъективного и секунд тридцать объективного времени оказывается слишком велика. Несколько минут власти над миром оборачиваются сутками депрессии. И взорванной гормональной системой.

Я могу себе это позволить.

Из памяти выскакивали воспоминания — как стоп-кадры видеозаписи. Я помнил, что девушка — Эллин, Эйлин? — привезла меня к себе домой, но я особо не возражал — мне было всё равно.

Потом мы занимались чёрт знает чем, и уснули только под утро.

«Вихрь» вытрясает душу и тело. Жаль только, что на низшую физиологию он не действует совсем.

Не было бы так противно.

Утопая по щиколотку в ковре, исправно вычищающем из комнаты углекислоту и вновь отпускающем кислород на волю (интересно, неужто продажа дамского белья приносит такие доходы?) я подошёл к шторе, прикрывающей окно и сдвинул её в сторону.

Как и ожидалось, я увидел только компьютерную симуляцию какого-то горного пейзажа с высоты птичьего полёта.

Я хмыкнул. Мы, жители городов, размеры которых превышают все разумные соображения — сможем ли мы увидеть что-то ещё, кроме серого бетона и никелированного металла, углов и прямых линий иначе как на картинке?

Не знаю.

А может быть, это и не важно. Мы живём в коллективной, по последнему слову техники выстроенной могиле, модернизированной, электронной, построенной из стали, бетона, стекла и пластика, и даже небо смотрит на нас квадратиками свинца, которые видны со дна колодцев, образованных утёсами башен-модулей. Да и эти квадратики за переплетениями дорожных развязок, проводов и рекламных щитов видны не везде.

Я стукнул кулаком в холодное стекло экрана и вдруг почувствовал, как спины касается женская грудь, а на плечи ложатся длинные тонкие пальчики с коротко обрезанными ногтями.

Разворачиваюсь и смотрю в зелёное марево глаз.

— Спасибо… но не стоит. Не поможешь.

Девушка резко разворачивается, отходя. Похоже, я её обидел. Что ж, я не понимаю других людей.

Честно говоря, я и себя не всегда понимаю.

— Ты мне ничем не обязан. — говорит девушка, набрасывая себе на плечи простыню. — Я тебе — тоже.

Я молчу. Сказать нечего, да и незачем, наверное. Всё же пытаюсь.

— Эль, я… — А что, собственно, я? Что всё, чему я выучился за четверть века — это лихо палить навскидку во всё, что шевелится? И что где-то под сердцем я с детства ношу осколок льда, томительно-сосущую пустоту, требующую оставить между собой и миром дистанцию побольше? Или что я сам себя выдумал?

Я качаю головой и принимаюсь собирать разбросанную по комнате одежду.

Пластиковые пачки сигарет с хрустом мнутся под ботинками. Я ставлю ноги на то, что было когда-то асфальтом.

Мир одноразовых вещей порождает свой одноразовый ад.

Не знаю, кому первой пришла в голову эта поначалу показавшаяся здравой идея. Можно сколько угодно штрафовать за то, что люди мусорят на улицах. В либеральном обществе Старых Штатов так оно и было — люди постоянно проявляли гражданскую бдительность, и на центральных улицах, под неусыпным присмотром постов видеонаблюдения это срабатывало. Но не на задворках. Не в Тени.

Наверное, дело в исходном посыле. Мораль, воспитанная постоянным контролем, рушится, когда этот контроль исчезает. А там, где живу я, всем плевать даже на контроль.

И тогда появилось предложение: раз уж город превращается в своего рода экологический комплекс, сродни природным, то почему бы не довести аналогию до логического завершения и не попытаться использовать мусор наподобие перегноя в лесах?

Как почву под ногами.

Идея, конечно, не новая. Отходы в дорожное покрытие перерабатывали давно. Но теперь в виду имелось кое-что другое.

По замыслу безвестного чиновника муниципалитета мусор должен был оставаться лежать там, где его бросили — оплывая и утаптываясь ногами пешеходов, да проезжающими время от времени катками дорожной службы.

Может и не стоит ругать парня — предложил он это задолго до того, как дома стали загонять в вертикаль. А сложные углеводороды продолжают тратить на упаковку. Топливный кризис не волнует даже экоактивистов — «зелёные» больше следят за соблюдением 17-го Берлинского протокола о промышленных выбросах.

Так или иначе, но подошвы моих ботинок приминали не асфальт, а метровый уже слой хорошо утоптанного мусора, покрытого лужами сочащегося сверху дерьма — смешанной с карбоновым бензином из угля, маслом и дорожной грязью воды, шампуней и химикатов, что льют в баки дорожных поливальщиков для дезинфекции. Странно ещё, что в этой пародии на природу не растёт пластиковая трава, жестяные цветы и не заводятся хищники… хотя здесь я, пожалуй, ошибаюсь.

В каменных джунглях хищники — люди. Ни одно животное в здравом уме и твёрдой памяти в город не сунется.

Да и людям здесь, в общем-то, делать нечего.

Моя квартирка — не самое шикарное на свете местечко, согласен, но всё же тридцать кубов, положенных мне по закону о социальном обеспечении иммигрантов — располагалась в недрах лабиринта, образованного массивными опорами жилого блока-«паука». Стандартный домоград на 80 этажей, возносившийся в небо на пару сотен метров и занимавший по площади несколько кварталов был детищем тех времён, когда земельные проблемы были просты и решались столь же просто и остроумно.

На большом участке земли, покупать который целиком обошлось бы слишком дорого, приобретались места для нескольких опор — толстостенных бетонных зданий, снабжённых всей необходимой требухой для обеспечения жизнедеятельности вознесённого вверх города. Капитально перестраивалась канализация, энергосистемы, водопровод, чему обитатели здешних бедных кварталов поначалу даже радовались.