Владимир Венгловский - Яблони на Марсе (сборник)

— Что это, Дельвиг?

Корпу раскрыл глаза и заставил себя смотреть. Обычное фото с атмосферного зонда, неотличимое от десятков таких же, устилавших пол конференц-зала.

— Карта, Феликс, — ареодезист взял еще чашку кофе, прихлебнул горячее варево, скривился от боли в обожженном языке. — Дай-ка… Не понимаю, — он долго вглядывался, щурясь. Глаза не желали смотреть, глаза просили воды — промыть под веками. Глаза сильно и давно просили покоя. — Песок, Феликс, просто песок, как и на тех, — Корпу махнул рукой вбок.

— Тут пятно, Феликс, — тормошил его Тмян, — какая-то муть!

— Блик. Или брак? — Кусочек карты в самом деле вышел нерезко, размыто.

— Какие блики?! Все многократно компенсируется! — теперь шелестящую пленку перехватил Иванов. И тут же забегал пальцами по сенсорике экрана. — Так. С вероятностью шестьдесят два процента это аномальное уплотнение атмосферы. Скорее всего, если судить по спектру — водяные пары. Это же…

— Ребров!! — Тмян уже терзал коммуникатор. — В точку, — он схватил карту, — 16–32, срочно! Относительные координаты получишь по сети. Не успеваешь — сообщи, вышлем джет! Действуй!

Сил уже не осталось, руки казались налитыми чугуном, а на плечи как будто навалили десяток кислородных баллонов. Последние полчаса Вениамин не смог сдвинуться ни на сантиметр и только зря тратил воздух, ворочаясь в вязкой темноте. Давно закончилась скала, бывшая ориентиром голове и рукам. Поднялся ли он с тех пор вверх, Веня сказать не мог, как и не знал, сколько осталось до поверхности.

Что-то изменилось в окружающей тьме. Это зеленый огонек воздушного датчика сменился тревожным оранжевым. «Не повезло», — отметила часть сознания, которая не утонула в страхе смерти и еще могла наблюдать и анализировать. Остальной Решетов был полон оцепенелой апатией и беззвучной паникой. И агонизирующей надеждой, которая разгорелась вдруг снова, когда в тишине его могилы, наполненной раскаленным дыханием и набатом крови в ушах, возник новый звук.

Механический зверь стучал и двигался наверху.

— Я здесь! — забился Веня внутри скафандра, сжатого десятками тонн грунта. Задергался, сжигая последние глотки кислорода, но стараясь успеть рассказать: — Внизу есть вода…

Огонек стал красным, и Решетов не смог вдохнуть. Несколько минут он еще сопротивлялся удушью, потом жгучая боль разодрала ему грудь, и наступила темнота.

Когда Ребров ухватился за его вздернутую кверху ладонь, Вениамин был уже почти мертв.

Новые жилые корпуса поставили в пятидесяти километрах к северу, в надежной котловине, а сразу после них развернули спортивный купол с бассейном. Там постоянно были люди, большей частью со станции, но приезжали и с ближних секторов. Пару раз даже американцы залетали — подивиться. Проплыть два-три километра после трудового дня стало доброй традицией. По выходным на вышке развлекались прыгуны: выделывали такое, что чемпион последней Олимпиады съел бы от зависти плавки.

Решетов приходил поздно вечером. Нагрузки ему были пока запрещены, поэтому Вениамин просто ложился на воду и смотрел сквозь купол в близкое фиолетово-коричневое небо. Искусственная волна лениво качала его, попадая в такт таким же медленным мыслям. Потом он одевался и переходил в соседний, оранжерейный купол. Войлочная вишня прижилась и уже выпустила первые листочки. Веня устраивался рядом с деревцами и долго сидел, мечтая о будущих садах. Они обязательно вырастут, знал он, надо только немного подождать.

Каравелла легко скользила по водной глади. Наполнялись утренним бризом и беззвучно хлопали паруса с большими красными крестами. Матросы сновали по вантам. На капитанском мостике, приложив руку ко лбу и глядя вдаль, неподвижно стоял человек в причудливой шляпе и долгополом камзоле.

«О, ойнопа понтон!.. Хотя какая уж тут ойнопа, не Улисс все же, Колумб». Пилот Мэтью О'Брайен досадливо прищурился: слишком далека была красавица-каравелла, а любая оптика в деле изучения кораблей-призраков совершенно бесполезна. И все же зрелище было на редкость впечатляющим: аквамариновая морская пучина, белые паруса каравеллы и розово-красное марсианское небо, подернутое голубыми облаками. Вытерев слезящиеся от напряжения глаза и вздохнув, пилот щелкнул кнопкой фона.

— Это О'Брайен. Докладываю, кэп. Я в кратере Колумба. Температура грунта — минус пятьдесят градусов по Цельсию, радиационный фон в норме, давление — шесть миллибар и продолжает падать. В двадцати милях от меня замечен пылевой вихрь, в связи с чем ожидается временное помутнение и исчезновение миражей. В настоящий момент в пределах видимости имеется парусник, по-моему, это «Санта-Мария», потому что детали оснастки…

— Ближе к делу, Мэтью, детали оснастки меня совершенно не интересуют.

— Хорошо, кэп. Расстояние до миража порядка двух миль. Пробы грунта на северном склоне взяты, исследовательская программа запущена. Какие будут указания?

— Возвращайся на станцию, с пылевой бурей шутки плохи.

— Одну минуту, кэп, очень уж хочется поближе на Колумба глянуть!

— Не валяй дурака, Мэтью! Неужели тебя в детстве не водили в музей? Голограммы ничуть не хуже здешних картинок.

— Не скажите, капитан. Где вы видели голограммы по пятьдесят миль в диаметре?

— Ты же знаешь, Мэтью, что к настоящему Колумбу это не имеет никакого отношения. Всего лишь кристаллизация нашего представления о нем. В любом случае возвращайся, это приказ.

— Слушаюсь, кэп.

Мэтью нехотя развернул своего «осьминога», собираясь двинуться в сторону станции, когда увидел, что «Санта-Мария» изменила курс и постепенно приближается к нему.

«Черт! Как мне везет!» — Мэтью почувствовал, что от волнения у него вспотели ладони. До сих пор никому не удавалось подобраться к миражам ближе чем на полмили. Самым удачливым оказался разведчик из состава второй экспедиции Эркюль Легран — десять лет назад вблизи уступов Цербера. Позднее Легран шутя уверял, что у него и не было никакого желания подходить к гигантскому трехголовому псу, хоть и призраку, совсем близко.

Большинство миражей не обладали ни размахом, ни эффектностью того, что видел сейчас Мэтью. В основном это были ученые мужи — астрономы, угробившие жизнь на изучение марсианских каналов, бородатые естествоиспытатели, подвижники науки. Как правило, взору наблюдателя они представали, припав к окуляру телескопа или сидя перед монитором компьютера. Все они были глубоко безразличны Мэтью. Как-то он пытался присмотреться к бородатому Фламмариону, но тот уже через пять минут усыпил его своей флегматичностью.