Владимир Венгловский - Яблони на Марсе (сборник)

Но тут другое дело — сам Христофор Колумб плывет прямиком к нему, гордому сыну Ирландии, Мэтью О'Брайену. С таким зрелищем могли бы поспорить разве что Медуза или Цербер. Не отказался бы Мэтью и от того, чтобы получше рассмотреть горящий Флегетон, побывать в Элизии, Утопии, долине Дао… Эх, да что там! Самое обидное, что он, Мэтью, будет видеть совсем не то, что видит капитан или приятель Мэтью, механик Дик. Если человек первый раз слышит о Медузе Горгоне, то его мираж будет тусклым и прозрачным. Напротив, если хорошо представить, как шевелятся змеи на ее голове, видение станет плотным, почти осязаемым. Колумб, нарисованный воображением Мэтью, был таким реальным, что казалось — сейчас помашет рукой, велит спустить шлюпку и пригласит пилота вместе плыть на поиски Америки. И, как назло, вся приборная доска уже покраснела от сигналов тревоги — вихрь, похоже, набрал силу.

Тем временем «Санта-Мария», поманив обманчивой близостью, вновь совершила маневр и пошла полным ветром, удаляясь от наступающего пылевого фронта. Мэтью это было только на руку: можно, не теряя из виду цель, двинуться в сторону станции, что он и поспешил сделать. Но «осьминоги» были скорее устойчивы, чем быстры. Вскоре стало ясно, что каравелла, поймав воображаемый ветер парусами, уходит в отрыв, а бешено кружащийся пылевой хаос неумолимо настигает пилота. Вот уже белые паруса подернулись дымкой и расплылись в мутной дали. Видимость резко упала. Мэтью врубил прожекторы на полную мощь, но сумел разглядеть только стену песка и пыли. Он сбросил скорость, надеясь, что самого худшего не случится и смерч не зашвырнет его на вершину семнадцатимильного Олимпа, но опоздал. Еще до тревожного сигнала эхолота он почувствовал, как грунт под «осьминогом» предательски осел и широкие задние колеса работают вхолостую. «Осьминога» повело назад, вбок, и он тяжело завалился не то в трещину, не то в провал, мгновенно появившийся на ровной поверхности кратера.

Мэтью пришел в себя от резкой боли в затылке. Кривясь, дотронулся до большой шишки на голове, но, убедившись, что крови нет, успокоился. Похоже, ударился о боковую стойку кабины. Взглянув на бортовой хронометр, он понял, что прошло больше часа с момента крушения. Наверху еще бушевала буря, и в трещине царил полумрак. Видимо, прожекторы вышли из строя при падении. Мэтью проверил, есть ли связь, — фон мертво молчал. Падение было таким внезапным, что Мэтью не успел испугаться. Но теперь, поняв, что крепко засел в этой дыре, он почувствовал, что во рту у него пересохло, а лоб, наоборот, покрылся испариной страха. И в то же время в сознании крутилась жалкая суетная мыслишка: «Что-то я не помню в кратере Колумба ничего подобного. Вот ты и прославился, Мэтью, вот и вошел в историю Марса. Теперь твоим именем наверняка назовут эту треклятую трещину. Посмертно. Трещина О'Брайена. А что, звучит! Нет, лучше Провал О'Брайена! Трещин на Марсе сколько угодно, а провалов раз-два и обчелся. Господи, хорошо, что я не успел жениться и детей у меня нет».

Но вот последний яростный порыв бури стих, запорошив напоследок обзорные камеры мельчайшей пылью. Над «осьминогом» медленно проступала желтизна полуденного марсианского неба. Мэтью наконец разглядел, куда угодил. Он провалился совсем не глубоко. Видимо, один из краев трещины начал осыпаться, и образовалась покатая площадка, в нижней части которой и распластался «осьминог», всеми своими колесами, манипуляторами и аварийными якорями вцепившийся в зыбкую почву. Почистив от песка и пыли наружные камеры, пилот смог оглядеться. Холодея от ужаса, Мэтью увидел зияющую в нескольких футах от марсохода отверстую пасть колодца — диаметром добрых два десятка метров. При мысли о его глубине Мэтью поперхнулся и закашлялся. Тут же ему показалось, что его ненадежное убежище слегка сползло вниз. Он замер. Боясь сделать лишнее движение, подобрал все якоря, включил двигатель и попытался осторожно сдвинуть машину с места. «Осьминог» подался было вперед, но песок под его колесами потоком тек вниз. В результате этих усилий марсоход еще на несколько дюймов приблизился к страшному зеву.

«Черт! — выругался Мэтью. — Черт! Черт! Что же делать!»

Любое резкое движение, продиктованное страхом и отчаянием, могло навсегда отправить его в местный Ад, Аид, Тартар или как его там… Надо было выбираться наружу. Этого Мэтью хотелось меньше всего. Если внутри «осьминога» кислорода достаточно, благо запасные баллоны входили в стандартную комплектацию, то в скафандре он может рассчитывать только на пять-шесть часов дыхания. Да и как надеть скафандр, когда от любого движения машина все ближе к колодцу. Можно, конечно, затаиться и ждать помощи. Мэтью представил, что к вечеру его найдут сидящим тише мыши в этой жалкой дыре, и решил выбираться. «Мэтью О'Брайен, вы готовы принести общее дело в жертву собственным амбициям!» — всплыл в памяти гнусавый выговор его летного инструктора. «Черт!» Может, и вправду он сейчас гробит «осьминога», пытаясь в тесноте кабины влезть в скафандр. Сидел бы и ждал, пока спасут.

Словно в ответ на его мысли, марсоход опять пополз вниз. Оставаться внутри стало опасно. Снова выпустив наружу все имеющиеся манипуляторы и якоря, чтобы хоть немного закрепиться на осыпающейся почве, Мэтью кое-как напялил скафандр и выбрался из кабины.

Он знал, что давно не выходил на связь и его уже должны искать. Но знал он и то, что воздуха на обратную дорогу пешим ходом ему не хватит, а связь, которую обеспечивал шлемофон скафандра, была местного радиуса действия. Оставалось надеяться, что его найдут раньше, чем он задохнется.

Держась края осыпи и стараясь двигаться плавно, чтобы не вызвать песчаную лавину, Мэтью бесконечно долго преодолевал те тридцать футов, которые отделяли его от поверхности. Наконец он почувствовал под ногами твердую почву и впервые за долгие годы упомянул имя Господа не всуе. Но надо торопиться, времени у него было мало. Не обращая внимания на «Санту-Марию», к которой уже успели присоединиться «Нинья» и «Пинта», и кляня коварство миражей, Мэтью двинулся к станции. Путь предстоял неблизкий.

Ему повезло и на этот раз. Он не замерз суровой марсианской ночью, не задохнулся, жадно вбирая легкими последние глотки кислорода, его скафандр не был разгерметизирован попаданием шального метеорита, смерчи и трещины больше не угрожали ему. Мэтью нашли, когда в баллоне за плечами было еще вдоволь живительного газа, когда он бодро шагал к станции, и день его еще не догорел.

— Ты не поверишь, Дик! Как только стал меня этот смерч нагонять, прямо подо мной разверзлась марсианская твердь, и услышал я глас небесный: «Мэтью! Здесь твое спасение, да наречется сей колодезь именем твоим».