Борис Циммерман - Чужая жизнь

Я принял душ и, спустя десять минут, был уже у бассейна. И, странно, только теперь я успокоился. Правда, зашевелилась сейчас же тоска смутного ожидания, похожая на страх, но, вместе с ней, выползшей из сумрака бассейна, потонула в ней накипь безотчетного беспокойства, незаметно долбившая хрупкую оболочку моего спокойствия и течение этих двух дней.

Совершенно новая неожиданная картина ждала меня. За эти полтора дня все переменилось совершенно, как будто страшная катастрофа смела все то, что было прежде, и созидающая рука жизни вдруг сделала неожиданный и нелепый выкрутас в своем безумном творчестве. Цепь медленных изменений за эти полтора дня была выхвачена из моего сознания: поразительный, необыкновенный контраст был налицо.

Я ловил взором множество чудовищных, фантастических фигур. Как тени терзающего мысль гротеска проплывали они мимо. Призраками туманных и жутких сказаний фантастического прошлого, злыми и уродливыми химерами проносились они перед моим взором.

Босс вдруг умолк, как будто резкая, передернувшая тело дрожь отвращения на минуту парализовала язык. Неожиданная и сильная судорога стянула ему губы и сейчас же трусливо отпустила. В туманных, невидящих глазах остановилась цепь видений, и картины прошлого сталкивались, громоздились в хаосе. Задержка была тягостна, и нужно было цепкое усилие воли… Но уже было сказано первое слово, и жуткая пелена молчания, смятения мысли, рвалась на клочки. Застывшие образы засуетились, поплыли вдаль в… Слова его, вырвавшись неприятным хрипом, потекли размеренно и плавно.

— Их было много, очень много… Но не буду описывать всех, — не хватит жизни для этого, — укажу только на тех, чей образ оставил в памяти слишком глубокий след. Вы выслушаете описание этих необыкновенных существ? Я вижу ваше безмолвное согласие… Вот они кружатся перед глазами… вот… вот…

Розовые шары, медленно пульсирующие… Змеиные головки с синими глазками, со спиральным язычком.

Розовые шары, медленно, жадно пульсирующие. На тонких розовых шейках прорастают из них розовые головки с синими глазками. Настоящие змеиные головки, но только очень узкие и длинные с хищно извивающимся, раздвоенным, спиралью сплетающимся, язычком. Иногда в яростном испуге головы втягиваются в мягкую скользкую массу розового пузыря, и тогда он медленно колышется, как гнилая сердцевина какого-то плода.

Вот другое создание… Медленно, толчками длинных черных лапок с перепонками, оно движет черное тельце с едва колышущимися плавниками, наподобие крыльев летучей мыши. Маленькое личико на робко качающейся головке, хищные будто ухмыляющиеся черные глазенки. Тихо выслеживает оно кого-то… Но вот оно нашло добычу. Раскрылись, вонзаясь, острые когти лап, бешено захлопали костистые крылья и в громадной скрытой пасти засверкали белые, изогнутые, словно стальные зубы. Белая пена… Клокочет вода..

Черное тельце с плавниками на подобие крыльев летучей мыши… В громадной пасти засверкали белые, словно стальные зубы…

Розовый туман выползает снизу… Круги, волны… Рябь, розовая, светлая… Опять тихо колышется черное тело убийцы… Насмешливые глазенки… Но брюхо — откуда оно взялось? — раздулось, как черный мешок с каменьями, тянет ко дну. Жадная утроба насытилась.

Зеленовато — серое существо с одною громадною клешнею между двумя настороженными усиками… Мелкие лапки перебирают песок на неглубоком месте… Шевелятся зубчатые створки клешни…

Длинная водоросль с ярко-зелеными пластинчатыми листиками — будто маленькие шелковые веера, нанизанные на зеленый шнурок… Но почему она так быстро движется, извиваясь и сплетаясь в комок? С ужасом замечаю я на одном конце водоросли маленькую головку с острым рогом в виде серпа, и подвижной острый и быстрый хвост — на другом конце.

А вот десятки белых, мутно-прозрачных тел — многоножки, бегущие, расползающиеся, облепляющие осклизлые, тинистые камни на дне…

Взор скользит пугливо, не разбираясь в деталях.

Зеленовато-серое существо с одной громадною клешнею между настороженными усиками… Многочисленные лапки перебирают песок.

Что то прозрачное, какая-то голубая тень, смутно осознается взором у мшистой искусственной скалы. Это, верно, — слизь, может быть, — тина. Однако, должно быть, густая, как студень. Множество мелких созданий становится неподвижным, коснувшись ее. Голубая тень обволакивает их, и они словно растворяются в ней. Неужели, это — живое существо?

Я беру железный прут и протягиваю его туда, где просвечивает эта странная голубизна. Что это?! Минуту я сам не понимаю, что случилось. Тело еще дрожит от острого удара, мгновенно пронзившего его. Электрический разряд!… Дикий плачущий крик, похожий на вопль раненой обезьяны, стоит в воздухе. Неужели это кричит голубая тень?! Я уверен, что она… Да, я знаю, — это кричала тогда голубая прозрачная слизь. Она исчезла вместо с яростным ударом, вместо с жалобным, испуганно-гневным криком. Только красные рыбки с голубыми вуалевыми хвостами и плавниками тихо и быстро буравили воду у скалы.

Не знаю, обезумел ли я от резкого, молниеносного электрического удара, слишком ли распалилась моя фантазия, или просто это было реакцией взвинченных нервов, — я стоял на граните парапета и длинным стальным прутом быстро и долго ударял по поверхности воды, обдавал себя брызгами. Вы не поверите, — это ужасно и дико, — бассейн застонал, заревел, завизжал, захохотал под этими неистовыми ударами. Будто все демоны ада, бесы многоликого пандемониума вырвались с хаосом чувств из разгневанных покоев этого поруганного водного святилища.

Я не в силах передать ужаса, который охватил меня. Я окаменел, похолодел, подхваченный, опутанный, обессиленный, почти парализованный этим вихрем дьявольских звуков. И вдруг сразу стало тихо. Это была тишина смерти, тишина могилы, тишина, бывающая только перед страшными катастрофами, в момент наивысшего, судорожного напряжения. И в этой тишине кто-то надрывно и тонко завыл, кто-то ответил раскатистым, глушащим хохотом; кто-то жалобно тихо зарыдал; где-то серебристо разнесся смех, — как легкое дуновение, как звон почти невесомого серебряного колокольчика. Сердитое и глухое бормотание засуетилось вот тут, у самых ног; вкрадчивый коварный шопот зашелестел у самого уха. Легкий ветерок пробежал в листве… И все стихло.