Джордж Оруэлл - Зверская ферма

Что касается остальных, то жизнь их шла как всегда. Обыкновенно они терпели муки голода, спали на соломе, пили воду из луж, трудились в поле, зимой страдали от стужи, летом от мух. Иногда те, кто постарше, напрягали свою слабую память и пытались разобраться, как они жили в первые дни после Восстания, сразу после изгнания Джонса - лучше или хуже, чем теперь. Но из этих попыток ничего не выходило. Им не с чем было сравнивать свое теперешнее житье, не с чем было иметь дело, кроме сводок Визгуна, которые неизменно свидетельствовали: жизнь становится все лучше и лучше. Животные сошлись на том, что этот вопрос неразрешим, да и времени думать над такими вещами у них было немного. Только старый Бенджамин был уверен, что помнит каждый самый незначительный эпизод в своей долгой жизни и знает, что никогда не было - да и не могло быть - как-то особенно лучше или хуже. "Голод, лишения и разочарования, - говорил он, - это неизменный закон жизни".

И все-таки животные никогда не расставались с надеждой. Мало того, они гордились тем, что являются гражданами Зверской Фермы, сознавая это своей привилегией, и ни на миг не теряли этого сознания. Они были единственной фермой в стране - во всей Англии! - которая принадлежала животным и которой управляли сами животные. Даже самые младшие, даже новички, купленные фермой за тридевять земель, не переставали восхищаться этим. И когда они слышали праздничный салют, видели, как развевается зеленый флаг на флагштоке, сердца их переполнялись неизбывной гордостью, и они пускались в воспоминания о славных героических днях изгнания Джонса, о создании Семи Заповедей или о великой Битве, где были побиты двуногие захватчики. Они еще не оставили ни одну из своих старых грез. Они все еще верили, что настанет день, когда нога Человека не будет ступать по зеленым полям Англии, они верили в Республику Животных, предсказанную старым Майором. Когда-нибудь все это будет, возможно, не скоро, возможно, не при жизни нынешнего поколения, но будет. Даже "Всех Животных Британии", иногда, то там, то здесь, тайком напевали. Во всяком случае, каждый на ферме знал мотив этого гимна, хотя никто и не осмелился бы запеть его громко. Пусть их жизнь была тяжела, пусть не все их чаяния исполнялись, но все-таки они сознавали себя не такими, как все. Если они голодают, то не потому, что содержат двуногих тиранов. Если труд их и тяжел, работают они в конце концов на себя. Никто из них не ходит на задних лапах. Ни одно животное не называет другое животное "хозяин". Все звери равны.

Как-то раз в начале лета Визгун велел овцам следовать за ним и отвел их на пустырь, поросший молодыми березами на дальнем конце фермы. Овцы провели там целый день, объедая листву под надзором Визгуна. Вечером сам он возвратился в усадьбу, но овцам велел переночевать на пустыре, благо погода была теплая. Кончилось все тем, что овцы пробыли там всю неделю, и ни одно животное не виделось с ними все это время. Визгун проводил с овцами большую часть дня, сказав, что разучивает с ними новую песню, которая требует уединения.

Как раз в день возвращения овец, прекрасным летним вечером, когда животные закончили работу и держали путь в усадьбу, со двора раздалось испуганное ржание лошади. Пораженные животные остановились - это был голос Кашки. Она ржала не переставая и все бегом устремились вперед. Тут они увидели, что ее так испугало.

Свинью, которая передвигалась на задних ножках!

Конечно, это был Визгун. Несколько неуклюже - видимо, сказывался избыточный вес, - но все-таки удерживал равновесие, он разгуливал по двору. Минутой позже из дверей жилого дома вышла длинная вереница свиней, все на задних ножках. Иные проделывали это прытче остальных, а одна или две, наоборот, ступали нетвердо и им, похоже, совсем не помешали бы тросточки для опоры - но все успешно одолели весь путь вокруг двора. И, наконец, под устрашающий лай псов и пронзительное кукареканье петуха, с величественной прямой осанкой, бросая надменные взоры по сторонам, вышел Наполеон собственной персоной с собаками, скачущими вокруг него.

Он нес с собой бич.

Воцарилась мертвая тишина. Пораженные, напуганные, сгрудившись в кучу, смотрели животные на длинную вереницу свиней, которые неспешно вышагивали по периметру двора. Казалось, весь мир перевернулся вверх дном. Потом наступил момент, когда первое потрясение улеглось и когда они, вероятно, все-таки возроптали бы - несмотря на страх перед псами и вопреки выработанной годами привычке никогда ни в чем не перечить начальству... Но как раз в этот самый момент, как по сигналу, хор овец оглушительно заблеял:

ЧЕТЫРЕ НОГИ - ХОРОШО, ДВЕ НОГИ - ЛУЧШЕ! ЧЕТЫРЕ - ХОРОШО, ДВЕ - ЛУЧШЕ!

ЧЕТЫРЕ - ХОРОШО, ДВЕ - ЛУЧШЕ!

И продолжалось это минут пять без перерыва. А когда овцы смолкли, возможность как-то выразить свое недовольство была упущена, потому что свиньи уже промаршировали в дом.

Бенджамин почувствовал, что кто-то носом прижался к его плечу. Он оглянулся. Это была Кашка. Ее серые глаза потускнели еще больше. Не говоря ни слова, она осторожно потянула его за гриву и повела задворками к торцовой стене большого гумна, где были начертаны СЕМЬ ЗАПОВЕДЕЙ. Минуты две они стояли, вглядываясь в буквы, белеющие на фоне черной, просмоленной стены.

- Я теперь вижу плохо, - сказала, наконец, Кашка. - Правда, я и в молодости никогда не могла разобрать, что там написано. Но мне сдается, что стена выглядит как-то не так, как раньше. Бенджамин, Семь Заповедей не изменились?

Впервые Бенджамин отступил от своих правил. Он прочел вслух все, что было написано на стене. Теперь там была одна-единственная заповедь:

ВСЕ ЗВЕРИ РАВНЫ,

НО НЕКОТОРЫЕ РАВНЕЕ ДРУГИХ.

После этого никому уже не показалось странным, когда на следующий день свиньи, надзиравшие за полевыми работами, все принесли с собой бичи. Никого не удивило, что свиньи купили себе радио, собрались установить телефон, подписались на "Джона Буля", "Тит Битс", и "Дейли Миррор". Не показалось странным, когда увидели Наполеона на прогулке в саду с трубкой в зубах и даже когда свиньи выволокли весь гардероб мистера Джонса из платяного шкафа и напялили на себя. Сам Наполеон стал носить черное пальто, охотничьи штаны и кожаные краги, а его любимая хрюшка - шелковое муаровое платье, которое миссис Джонс, бывало, одевала по воскресеньям.

Неделю спустя, в послеполуденное время, к ферме подкатило несколько экипажей - депутация соседних фермеров, приехавших с ознакомительными целями по приглашению Наполеона. Они оглядели всю ферму и выразили величайшее восхищение увиденным, особенно мельницей. Животные пололи репу. Они работали прилежно, едва отрывая морды от земли и не зная, кого бояться больше свиней или двуногих посетителей.