Анна Агнич - Полдень, XXI век, 2013 № 01

Это не трудно, он не скучает. В голове всегда крутится какая-нибудь задачка, можно заниматься ею, не слушая собеседников. С математикой Сёме легко и весело, а с людьми бывает тяжело и скучно — слишком сложное поведение, много переменных, не поймёшь, не уложишь в систему. Вот хотя бы та же Таня: зачем она пристаёт к нему, да ещё при муже? Ей должно быть стыдно, а она спокойна и весела, будто так и надо. Как её понять? Себя-то Сёма понимает, тут всё просто. Его тянет к ней, но табу есть табу, и нарушить его нельзя — как нельзя в шахматной партии пожертвовать короля.

Вот если бы Андрей Андреич уехал куда-нибудь, а Таня среди ночи постучалась к Сёме в номер — он бы её не впустил. Тут всё ясно. Неясно другое: она бы пришла или просто дразнит Сёму? Никак не понять, и прямо тоже не спросишь.

Зато с четырёхлетней Танюшкой легко — её он понимает.

Сёма просыпается от стука в дверь, путается в шортах, торопится. Отпирает. В коридоре Танюшка в купальных трусиках, с ведёрком в одной руке и кремом от загара в другой.

— Дядя Сёма! Уже утро.

Спорить не приходится, часы показывают шесть.

— На пляж! — командует девочка, и они спускаются к океану.

Берег почти пуст. Рыбаки выпутывают из сетей и бросают в корзины прыгучую светлую рыбу. Старый мексиканец трогает чёрным пальцем Танюшкину щёку, что-то ласково говорит и кладет в малышкино ведёрко пучеглазого краба. Небольшие волны тонко стелются по белому песку.

Сёма делает зарядку, он упражняет тело каждое утро. Мама говорила, движение держит мозги в форме, а мозги Сёма бережёт. Не пьёт даже пива — когда-то вычитал, что физик Ландау на месяц лишался творческой активности с одного бокала шампанского. Сёма приседает с Танюшкой на плечах, малышка держится за его подбородок и болтает без умолку:

— Дядя Сёма, почему тут песок белый, а у нас дома рыжий?

— Там. Много. Железа, — пыхтит Сёма, пытаясь не сбиться со счёта приседаний.

— Железа? Почему я не видела?

Сёма снимает девочку с шеи, находит ракушку и скребёт острым краем стойку пристани.

— Вот, видишь, железо от воды становится ржавчиной, а она красноватая, видишь?

Девочка тычет пальцем в полоску рыжей грязи на ракушке, размазывает по ладони и восхищённо смотрит на Сёму снизу вверх светло-серыми глазами, точно такими, как у её мамы.

Потом они строят крепость из мелкого белого песка. Волны подходят ближе, песчаные башни оседают, кренятся и падают. Вода зализывает их, оставляя гладкие белые бугорки.

— Ничего, — говорит Сёма, — мы завтра ещё построим.

Андрей Андреич солидно выходит на берег с полотенцем через плечо, чешет грудь, приставляет ко лбу ладонь и озирает окрестности. Он старше Сёмы на какой-то десяток лет, а посмотришь — патриарх да и только. По лестнице сбегает Таня: светлые волосы вразлёт, яркие губы, мелькание загорелых ног. Она посылает Сёме с Танюшкой воздушный поцелуй, один на двоих, на ходу расстёгивает платье, бросает на песок и входит в воду.

Сёма смотрит вслед. Ему грустно видеть, как вода скрывает нежные ямки под коленями, изгиб талии, ложбинку вдоль загорелой спины. Он знает за собой эту особенность, эту острую тоску, когда что-то хорошее исчезает из виду. Его с детства печалило отправление поезда, уход корабля и закат солнца. Когда был совсем маленьким, он не знал, что делать с этой тоской, слишком большой для его тела: он бросался на пол, сучил ногами и рыдал. Сейчас он по-прежнему не знает, что с этим делать, но хотя бы научился не плакать вслух.

Сёма знает за собой и другие странности: когда в голову приходит идея, он ничего не видит вокруг. Стоит, бормочет, смотрит в одну точку. Раз вот так застрял на дороге, машины сигналили, а он не слышал, обдумывал решение задачки. Мама боялась за него, просила ходить в школу окольным путем, не через шоссе. Сёма обещал и держал слово до самого седьмого класса, пока мама была жива. Мамы нет уже давно, а он скучает по ней так же, как в первый год, когда её не стало.

Или вот ещё странная привычка: ставить ботинки носами на север. В интернате его за это ругали дежурные, в универе стало проще — хоть на тумбочку ставь, никому нет дела. В этом чудачестве нет логики — ну и что? Чем плох ритуал, если он дает устойчивость, маленькую иллюзию, что вещи подчиняются его воле, хотя бы некоторые?

Зато ему никогда не приходилось учить таблицу умножения, он знал, не подсчитывая, что семью семь равно сорока девяти — а чему же ещё? Помнил все телефоны и мог спустя неделю вызвать в памяти номер проехавшей мимо машины. В физмат-интернате был шахматным чемпионом, в универе, правда, бросил — пришлось выбирать: шахматы или наука. Занялся математикой, но долго ещё во сне разыгрывал дебюты — он всегда любил динамичный и острый королевский гамбит.

Сёма не выбрал науку сознательно — просто решать задачи стало интересней, чем этюды. По другим предметам успевать было легко, но скучно, жаль времени на чепуху.

Танюшка дёргает Сёму за палец и что-то говорит, кажется, уже давно. Ему делается стыдно — человек обращается, а он ноль внимания. Сёма приседает на корточки, переспрашивает, но всё равно не может понять, чего хочет малышка, потому что в эту минуту её мама выходит из воды.

В предпоследнее мексиканское утро Сёму будят птицы. Чайки всегда кричат тревожно, а тут закатили просто истерику. Может, кто-то пугает их, какой-нибудь зверь? Приходит Танюшка и тащит Сёму на берег.

Чайки носятся в воздухе. На земле птиц нет, исчезли даже шустрые пичуги, похожие на наших куликов-песочников, вечно выклёвывающие что-то из мелкой волны.

Рыбаки стоят над сетями, тревожно переговариваются, скупо жестикулируют — в этой своей сдержанности они похожи на древних индейцев, какими их представляет себе Сёма. В сетях вместо светлой рыбы ворочается ком водорослей и змеевидных тел. Сёма не знает, о чем толкуют рыбаки, но видит: что-то явно не так. Старый мексиканец машет рукой в океан, повторяет два слова: «Pez desaparecido! Pez desaparecido!». Сёма запоминает их, чтобы потом посмотреть в словаре, и принимается делать зарядку. На пляж выходят Андрей Андреич и Таня.

Начинается отлив. Вода отступает быстро и далеко, слишком далеко, на оголённом дне среди ракушек суетятся крабы. Сёма берёт Танюшку на руки, девочка прижимается к нему. Андрей Андреич встаёт и зачем-то вытряхивает полотенце. Таня подносит руки к губам, смотрит в пустую яму, где только что был океан. Воздух начинает дрожать, будто приближается поезд. Гул растёт, вибрация передаётся в кости, в грудную клетку. Рыбаки бросают сети, бегут к холмам. В океане появляется идущая к берегу полоса. Сёма кричит:

— Бежим! — и, крепко держа Танюшку, мчится в гору к гостинице.