Владимир Осинский - Астропилот Ронг Третий

Как говорили древние, старость не радость...

Закончив столь прозаично свою программную речь, Сон Вельд, увязая в красном песке, поплелся по ту сторону ракеты. Его тяжелая походка говорила о прожитых годах и застарелой усталости, она прямо кричала о них. Но прежде чем скрыться за тускло поблескивающим покатым боком нашего ковчега, он, словно невзначай, взялся большим и указательным пальцами за мочку уха. Человек, чья профессия была связана с Пространством, не мог сделать этого случайно. Знак требовал: "Внимание!"

Весь внутренне подобравшись, я приготовился воспользоваться первым же удобным случаем и пойти за ним.

Обстановка между тем нормализовалась: Вельд умел говорить с людьми. Тингли, предвкушая утреннюю вылазку, оживился. Он принялся рассказывать Коре и Рустингу что-то, судя по всему, очень смешное. Горт отчужденно сидел в сторонке. Я уже решил, что мой уход останется незамеченным, когда голограф поднялся и кивнул мне. Что ему надо?-враждебно подумал я. Но он улыбнулся - приветливо и чуть смущенно, и я подошел к нему.

- Простите мою назойливость, - сказал Художник.-Я хотел вам кое-что показать.

Недоумевая, я пошел за ним. У самого входа в ракету он знаком попросил остановиться, а сам шагнул внутрь.

- Смотрите внимательно,-попросил Горт с тем же несвойственным ему выражением застенчивости. Он стал перед креслом пилота, которое, по штатному расписанию бедной "Эфемериды", было моим рабочим местом, и достал из кармана свой альбом-камеру. Еле слышно щелкнула кнопка.

В алых лучах заходящих солнц, освещавших ракету, возникло изображение астролетчика, распрямившего тело в стремительном прыжке. Он летел прямо па меня и смотрел расширившимися глазами прямо мне в глаза. Кровавые отблески солнечных лучей удивительно напоминали алое мерцание тревожного сигнала, кричавшего о начале Распада, и я вновь пережил, но теперь уже осознавая, так как глядел на себя со стороны, властное, подавившее все остальное, желание: успеть! Во что бы то ни стало успеть к двери, прежде чем она автоматически обрушится, отрезая ракету от гибнущего корабля, к человеку, стоявшему за порогом. Успеть - и спасти!

Изображение исчезло.

- Зачем?-грубо спросил я Художника.-Зачем и по какому праву вы меня преследовали все эти дни, а сейчас демонстрируете свое великолепное искусство? Разве вам еще не ясно, что мы - не друзья?

Он провел рукой по высокому лбу, суживающемуся y ВИСКОВ.

- Я ведь Художник, - сказал Горт так, словно это все объясняло.-Думаете, мне нравится надоедать людям? По-моему, даже животные ненавидят меня, когда я их снимаю... И ведь вы меня спасли.

Опять пришла мысль о тяжести, которую обречен нести на себе этот человек. Но я вспомнил девушку, готовящуюся совершить Поступок, и непримиримо сказал:

- Все равно-зачем это мне? Вы в таком плане не пробовали думать? И... почему, откуда-Сель?!

Я не хотел, но не смог удержаться. Снова он удивил меня:

- Я это понял вчера. Но подумайте, есть ли здесь моя вина?

Нельзя было ударить больнее: он признавал, что все было! Мне нестерпимо захотелось ударить голографа, Я боролся с этим желанием не меньше двух секунд, и за это время Горт успел сделать чудовищную вещь-вскинуть камеру для съемки! Две секунды кончились. Моя вспышка прошла. Слишком сильным было удивление.

Горт разочарованно опустил аппарат, так и не щелкнув затвором. Он даже не подумал защищаться. Он увидел только одно-перед ним мгновение, которое необходимо остановить, а на все остальное ему было наплевать.

- Вот видите, - сказал Горт - опять таким тоном, будто все остальное было ясно само собой. - Поверьте, не очень легко жить подобным образом, но это сильнее меня.

Во мне вновь поднялось возмущение:

- Ну и что? Мне-то какое дело? Жалеть вас я не собираюсь!

Горт досадливо поморщился:

- Не о жалости речь. Но иногда необходимо, чтобы тебя поняли... Вы поймете, я почему-то уверен.

Я сделал нетерпеливое движение.

- Подождите,-потребовал голограф.-Я показал вам, свой лучший снимок и хочу объяснить, почему он получился. Критики увлекаются вычурными формулировками, а газеты-эффективными заголовками. Обычно это искажает суть вещей. Но красивая фраза об "остановленном мгновении" у них получилась. Именно в этом главное. Поверьте: техника может достичь чудес. Она создаст такие могучие изобразительные средства, перед которыми голография будет выглядеть рисунком пещерного человека, беспомощно царапающего камень. Но главное останется неизменным. Надо увидеть - и не упустить. Все живое, неважно - великий человек или двухмесячный щенок, переживает моменты, когда оно достигает вершины самовыражения. Ах, как мучительно жить в постоянном напряжении, вызванном боязнью, что упустишь этот момент!.. Конечно, не всякое самовыражение достойно того, чтобы быть запечатленным. Но я обычно догадываюсь, стоит ли игра свеч. Вот и с вами было так с самого начала. Только вы долго не могли стать... настоящим, что ли. В вас была неуверенность, вы боялись показаться смешным, опасались... ну, словом, "сидели не на своем месте в театре". Потом увлекались ролью космостюарда, играли (разумеется, вполне искренно) в общего благодетеля, опекали Кору Ирви, Сола Рустинга и даже из кожи вон лезли, желая быть терпимым к Тингли Челлу. Ваших подопечных умиляла эта заботливая предупредительность, а вы, сами не понимая, были в восторге от себя. Получилась до того противная сладкая тянучка, что мне хотелось запустить в вас камерой! Только я слишком хорошо знал (со MHOй так бывает): все это наносное, недолговечное-и терпеливо ждал своего часа. Мне повезло-тревога вас преобразила, и я, конечно, не "упустил мгновения"...

"Мне повезло?!"-подумал я с негодованием.- Ведь он говорит о катастрофе, в которой погибли люди, четверо людей!.. И тут же я понял, что смешно обвинять в кощунстве Художника, одержимого вдохновением.

Снова, как вчера, светила разом провалились за Горизонт, и зажглось внутреннее освещение. Горт молчал, у него было бесконечно усталое, печальное лицо. Однако мне ли его жалеть? Было противно ходить вокруг да около.

- А Сель, - напрямик, спросил я. - Вы ее... очень хорошо знали?

- Да.

- И от вас она тоже... ушла сама?

- Нет, - тихо сказал Художник. - Это я ушел от нее. Хотя... разве люди могут сказать с уверенностью, кто именно уходит, а кто остается?

Мы окончательно замолчали. Нам больше не о чем было говорить. Я ощущал бесконечную пустоту и ничего, кроме нее. Как будто бежал из последних сил, задыхаясь, изнемогая, пуще всего на свете боясь, что соперник раньше достигнет цели, сумеет прийти первым, a там, куда мы оба стремились, ничего не оказалось...

Голос Вельда, звавшего меня снаружи, прозвучал избавлением.

Над планетой стояло небо, израненное незнакомыми созвездиями. Всходило крупное щербатое ночное светило - к счастью, только одно. Даже в его бледном свете поверхность планеты оставалась красной, только уже не ржаво-кирпичной, а черно-бурой. Воздух был неподвижен.