Ллойд Биггл - «Если», 2002 № 02

Подали легкий обед, и во время десерта блеск острова Фудзияма в ожерелье зеленых островков возвестил, что они приближаются к Мир-граду. Тут засияло багряное солнце, из мерцающих волн Желтого моря выпрыгнул огромный лес Китая. Скорость в пять тысяч пятьсот щелчков была теперь слишком велика, и аэробус сотрясся — раз, и два, и три, пока его скорость не снизилась до тысячи.

Аэробус несся над зеленеющими равнинами Гоби, славными неисчислимыми стадами диких животных. Разумеется, они были слишком высоко и двигались слишком быстро, чтобы суметь разглядеть эти стада, однако масшина [13] По мысли автора, язык будущего вберет в себя лексемы из многих национальных языков — в том числе и русского, однако на основе английской фонетической традиции. (Здесь и далее прим. перев.) в начале салона потемнела, на миг замерцала точечками света и заполнилась трехмерными изображениями слонов, вапити, хакнимов, сфошур (и земных животных, и привезенных с других планет), которые неторопливо бродили среди россыпей озер по зеленым степям, где некогда властвовал бессмертный хан.

Бледное скуластое лицо Дьевы приняло сосредоточенное выражение, и в ее немигающих глазах заблестели отражения. Девять десятых Земли — первого приюта человечества — преобразились теперь в мир животных. Высшее достижение человека, которого называли Министром Разрушения. И ради этого погибли двенадцать миллиардов людей?

В закатном зареве Мирграда Стеф в пятнистом халате, развалившись, полулежал у себя на балконе и слушал выкрики торговцев и скрип колес на улице Золотой Орды. Он любил вот так, покуривая киф, нежиться в отблесках умирающего дня.

Неожиданный шум на улице заставил его сбросить ноги с потрепанного шезлонга. Он отложил мундштук и зашаркал к перилам.

На улице тележки продавцов были сдвинуты к стенам, и между ними, точно колонна муравьев, брела длинная вереница заключенных (синие робы, короткие волосы, запястья и шеи защелкнуты в черные пластмассовые канги). Стражники в дюрапластовых шлемах с широкими полями шагали вдоль вереницы на некотором расстоянии друг от друга, ударяя короткими хлыстами по ногам замешкавшихся, поторапливая их. Узники постанывали, а потом кто-то затянул тюремную песню на олспике — объединяющем языке всех людей: «Смерта, смерта ми калла / Йф нур трубна хаф съегда…» («Смерть, смерть, позови меня, только беды ждут меня всегда…»).

В такт песне самые медлительные настолько ускорили шаг, что стражники лишились предлога пускать хлысты в ход.

Хорошая песня, — подумал Стеф, снова растягиваясь в шезлонге, — потому что в ней две противоположные идеи: терпение и отчаяние. Полюса жизни, ведь так? Во всяком случае, его жизни. Исключая киф, который стал почти его религией, навевая на него в эти вечерние часы легкую спокойную меланхолию, — состояние, которое староверы называли Святым Равнодушием: что происходит, то происходит, и не пытайся валять дурака с Богом. Ну и, конечно, Джун. Это не просто похоть, хотя и не любовь. Он прошептал ее имя — на олспике оно означало «летнее время» — с изначальной английской интонацией и смыслом: июнь.

Потом нахмурился. Как обычно, он сидел на мели. Киф стоил денег. Так как же он может позволить себе Джун? Стеф задумался, неторопливо попыхивая, выпуская ароматный дым через нос. Ему нужно новое дело. Ему нужна работа. Ему нужно, чтобы с неба на него посыпались деньги.

Даже самые пресыщенные пассажиры, много раз видевшие Уланор, или Мирград, быть может, даже выросшие там, прильнули к иллюминаторам вместе с теми, кто впервые прибыл в столицу рода человеческого.

Более миллиона человек, думала Дьева. Просто не верится, что существует такой огромный город. Конечно, в сравнении с мировыми городами двадцать первого века Уланор только-только годился в пригород. Однако он хотя бы давал ей представление об утраченном — представление о былом (и будущем?) мира до того, как Время Бедствий все изменило.

Аэробус теперь планировал, присоединившись к уличному движению на пятом уровне внешнего кольца, разворачиваясь так, что создавалось впечатление, будто город с расходящимися лучами проспектов и сверкающими площадями вращался вокруг своей оси. Второй пилот (естественно, компьютер) заговорил четким однотонным голосом, называя такие достопримечательности, как аллея Чингисхана, площадь Желтого Императора, где находились дворцы Контролеров разных секторов, а также площадь Вселенского Правительства, где Дворец Президента выходит фасадом на Сенат Миров.

— А дальше — квартал Облаков и Дождя, — вставил мужской голос, и урожденные земляне засмеялись.

Второй пилот вежливо помолчал, пока нарушенная тишина не восстановилась, а затем продолжал свои объяснения. Дьева смущенно порозовела. Квартал борделей (названный по изящному китайскому стихотворению, описавшему половой акт, как «игру облаков и дождя») проклинался в храмах староверов с тех пор, как она себя помнила. И хотя верующей она больше не была, ее продолжали возмущать унижения, которым подвергались в злачных местах женщины и мужчины.

Стеф все еще хмурился, посасывая мундштук, когда зазвонила мас-шина внутри квартиры. Злясь, что кто-то нарушает его покой, он прошлепал в комнату, лавируя между колченогой мебелью, перешагивая кучки нестираного белья. Он отдал масшине команду «говори», и она замерцала, оживая. Внутри экрана повисла светящаяся голова полковника Ямаситы из Службы безопасности.

— Хай, Корул Яма.

— Мне требуются кое-какие конфиденциальные услуги. Приходи ко мне немедленно. Ворота сорок три.

Ни единого лишнего слова. Изображение схлопнулось в светящуюся точку. Со вздохом Стеф сбросил халат на другие обноски, захламлявшие пол, и втиснулся в душный стенной шкаф в поисках чего-нибудь чистого.

Едва Стеф нажал кнопку вызова, на крышу старого здания опустился плавнолет-такси с обычным компьютером на месте водителя. Стеф забрался внутрь и назвал адрес: Львиный Дом, ворота сорок три.

— Гратизор, — сказал компьютер. — Благодарю вас, господин!

Ну почему эти железки всегда вежливее людей?

Когда они понеслись над аллеей Чингисхана, Стеф без особого интереса оглядел освещенные фасады на площади Вселенского Правительства. Он давно уже понял: они не более чем декорации, а вся деятельность кроется за кулисами. Бронзовые статуи воздавали честь Желтому Императору, Августу Цезарю, Иисусу, Будде и, разумеется, вездесущему Чингисхану. Все — великие Объединители Человечества. Предвестники Мирграда и его жителей.

Чингис был даже удостоен пышной гробницы в скрещении прожекторных лучей. Не то чтобы в ней покоились его кости: их никому не удалось найти. Но простаки из других миров специально посещали Уланор, чтобы поглазеть на могилу величайшего (и кровавейшего) Объединителя всех времен.