Олег Овчинников - Семь грехов радуги

Далее я мог бы сообщить, что если бы меня лично усадили за составление уголовно-цветового кодекса, я выбрал бы ревность, это мучительное сомнение в верности близкого человека, худшим из грехов. И всех неисправимых ревнивцев перекрасил бы в радикально-черный цвет Не исключено, что нечто подобное подсознательно чувствовал еще Уильям Шекспир.

Она шепчет нам на ухо чудовищные подробности, рисует в воображении необычайно яркие сцены предполагаемых измен. И я безмерно благодарен греховедению доброго самаритянина уже за то, что оно в своей наглядности не оставит нам повода для беспочвенной, беспричинной ревности.

Ну, если не считать редких курьезов, подобных нынешнему… и вчерашнему. Да, пока что, увы, не таких уж редких. Но, я надеюсь, когда-нибудь мы привыкнем, натренируем глаз и научимся избегать забавных, а порой досадных недоразумений.

Так что я мог бы много чего добавить на эту тему, но не проронил больше ни слова. Только продышал на темном стекле полосу длиной в полметра и написал на ней пальцем — большими печатными буквами: «БУДЬ ПРОКЛЯТА РЕВНОСТЬ!» И плечом почувствовал, как Маришка кивнула.

А через несколько минут под окнами просигналила Пашкина «БМВ». Зеленая — как будто всю ночь изменяла своему хозяину с коллективом целого таксопарка.

В ночь с субботы на воскресенье мне снилось что-то странное, навеянное отчасти воспоминаниями и переживаниями последней недели, отчасти — предчувствиями наступающего дня.

Во сне нам с Маришкой каким-то образом удалось вычислить адрес доброго самаритянина с точностью до подъезда, и основное действие разыгрывалось именно там, в подъезде мрачного старинного здания, а еще точнее — в лифте, таком же древнем и монументальном. Лифт был допотопной конструкции (с кабиной, заключенной в панцирную сетку, и двумя дверьми, которые не съезжались, а раскрывались в разные стороны), но чистенький и даже ухоженный. В углу, под начищенной медной пластиной с двумя рядами кнопок, пустовал привинченный к полу стульчик лифтера. Лифтера в кабине не было, поэтому я с облегчением опустил на стульчик свою сумку.

С этой сумкой тоже не все ясно. С одной стороны, я держал ее в руке с самого начала — большую и тяжеленную спортивную сумку. И кажется, чем-то смутно знакомую, не исключено даже, что с надписью «Олимпийские резервы» на боку. Когда я избавился от ее тяжести, на моей правой ладони остался ярко-красный след от впившихся ручек. С другой стороны, следуя извращенной логике сна, узнать о содержимом сумки мне полагалось, только когда станет уже слишком поздно. То есть, строго говоря, не полагалось вообще.

В тот момент, когда мы с Маришкой вбежали в лифт, внутри уже находились Перри Мейсон и мисс Марпл, присутствие которых здесь и сейчас показалось мне вполне естественным. Правда, и они не выказали особого удивления при виде нас.

Мейсон, одетый в элегантный коричневый костюм в едва заметную полоску, приветливо кивнул мне и снял шляпу перед моей спутницей. Маришка выдохнула «здрасьте», я молча несколько раз качнул головой. Мисс Марпл тоже не произнесла ни слова; она хранила на лице рассеянную улыбку, витая мыслью в доступных лишь ей эмпиреях, и только цепкий взгляд голубых глаз, скользнувший по нашим лицам, показывал, что появление наше не осталось незамеченным.

Я прикрыл тяжелую внешнюю дверь, попытался зафиксировать внутреннюю, но что-то не получалось, и Мейсон любезно пришел мне на помощь.

— Попробуйте в другую сторону, — посоветовал он.

— Ах да, мы же в Лондоне! — неожиданно припомнил я. — Здесь у вас все не как у людей.

— Зато нигде в мире вы не найдете второй такой. Бейкер-стрит! — недовольно подняла брови слегка задетая мисс Марпл.

Совместными усилиями нам с Мейсоном удалось совладать с непослушной дверью.

— Куда вам? — спросил он, занося руку над кнопками этажей.

Я замешкался, потому что, если честно, понятия не имел, куда нам. Первой сориентировалась Маришка.

Она мило улыбнулась и сказала: «Выше всех!», взглядом указав мне на кнопку восьмого этажа. Под ней в специальном прозрачном кармашке белела полоска бумаги с надписью «Д. Самаритянин».

— Восьмой, — сказал я, радуясь тому, насколько легко завершились наши поиски.

— А вам, миссис? — обернулся Мейсон к Марпл.

— Мисс, — поправила она.

— Прошу прощения, мисс. Так который вам?

— Зачем вы спрашиваете, если сами прекрасно знаете?

— Стало быть, нам с вами выходить раньше, — заметил Мейсон и приложил большой палец к кнопке с цифрой два в центре, но нажать не успел.

Оглушительно хлопнула входная дверь, и низкий мужской голос окликнул из темноты:

— Подождите! Не уезжайте без меня!

Вслед за этим послышалась тяжкая поступь и звуки прерывистого дыхания, и чье-то лицо смутной тенью мелькнуло в узком дверном окошке.

Когда новый пассажир ступил в кабину, всем находящимся в ней, включая меня, пришлось попятиться. Он был огромен и неуклюж, как бегемот. Черный костюм сидел на нем мешковато, хотя и был скроен точно по фигуре, а за толщиной щек скрывался истинный возраст незнакомца. С равным успехом ему можно было дать и сорок, и пятьдесят, и шестьдесят, и… на этом все-таки остановиться.

— Благодарю вас, — отдуваясь, сказал пятый пассажир. — Мне второй.

— Тоже спешите поздравить именинника? — поинтересовалась мисс Марпл и тут же получила назад свою бумерангом возвратившуюся колкость.

— Зачем вы спрашиваете, если сами прекрасно знаете? Если внешность Перри Мейсона и мисс Марпл была знакома мне по телесериалам, то личность нового попутчика я угадал по цветку орхидеи, вдетому в петлицу.

— Должно быть, вы — Ниро Вульф? — с невольной улыбкой спросил я.

— Да, это я. Только, хоть убейте, не понимаю, что в этом смешного.

— Простите, сэр. Я не хотел вас обидеть.

— Вам и не удалось… Вы позволите? — спросил Вульф, обращаясь как будто к сумке, лежащей на стульчике. — Мне трудно долго поддерживать себя в вертикальном положении.

Он обвел присутствующих беспомощным взглядом, отыскивая хозяина багажа.

— Прошу вас.

Я вздохнул и с усилием оторвал сумку от стульчика. Мне пришлось отступить на шаг, чтобы Вульф смог занять освободившееся место. Немалый вес сумки качнул меня назад, при этом ее торец врезался в колени мисс Марпл. «Ой, простите!» — сказал я, отшатываясь в сторону, и еще раз повторил: «Ой, простите!», когда наступил на ногу Перри Мейсону. Ойкнуть в третий раз мне пришлось, когда во избежание новых жертв я с размаху опустил сумку себе на ноги.

— Ничего страшного, — отозвался Мейсон, разглядывая пыльный отпечаток моей подошвы на начищенном ботинке.

Мисс Марпл ничего не сказала, только сильно покраснела лицом.