Айзек Азимов - Ранний Азимов (Сборник рассказов)

Он поднял руку, призывая к тишине, повернулся к Харману, удивленно и неприязненно наблюдавшему за ним, нацелил на него длинный, костлявый палец.

— Джон Харман, сын Дьявола, сатанинское отродье, для мерзких целей ты явился сюда. Ты уже изготовился к богохульной попытке проникнуть сквозь завесу, по ту сторону коей запрещено находиться человеку. Ты вкусил от запретного плода из Сада Эдемского, но бойся, как бы не оказались деяния твои плодами греха! — Толпа эхом повторяла его слова. — Длань Господня простерта над тобой, Джон Харман. Не допустит Он осквернения дел своих. Придет к тебе ныне смерть, Джон Харман! — Голос Элдреджа набирал силу, и последние слова прозвучали с подлинно пророческой страстью.

Харман презрительно отвернулся. Громким, чистым голосом он обратился к полицейскому сержанту:

— Офицер, попытайтесь каким-то образом отодвинуть публику. При испытательном полете все возможно, а народ стоит слишком близко.

Полисмен ответил резко и недружелюбно:

— Если вы боитесь нападения толпы, то так и скажите, мистер Харман. Тут вы можете не волноваться, мы их остановим. Что же до опасности… от этой штуковины…

Он презрительно фыркнул, покосившись на "Прометея", чем вызвал очередной поток насмешек и издевок.

Харман, ничего не ответив, молча поднялся на корабль. И стоило ему сделать это, как толпу охватило поразительное оцепенение, прямо-таки ощутимое напряжение. Попыток броситься на корабль, представлявшихся мне неминуемыми, не последовало. Стоя на возвышении, Отис Элдредж сам приказал толпе отойти.

— Оставим грешника наедине с его грехами, — провозгласил он. — Ибо сказал Господь: "И гнев Мой падет на него".

На мгновение придвинувшись, Шелтон подтолкнул меня.

— Пошли отсюда, — прошептал он. — Ракетные выхлопы ядовиты. И бросился бежать, увлекая меня за собой.

Мы не успели добежать до зрителей, когда позади послышался оглушительный рев. Поверху прокатилась волна раскаленного воздуха. Что-то со свистом пронеслось мимо моего уха. Мощный толчок вздыбил землю. Ошеломленный падением, я некоторое время лежал, в ушах звенело, голова кружилась.

Когда, покачиваясь словно пьяный, я поднялся на ноги, зрелище открылось ужасное. Несомненно, все топливные баки "Прометея" взорвались одновременно, и там, где он только что стоял, теперь зияла воронка. Все вокруг было усеяно обломками. Душераздирующие крики раненых, покалеченные тела… я просто не способен описать это.

Слабый стон раздался у самых моих ног. Я взглянул вниз — и в ужасе отшатнулся. Это был Шелтон; затылок его превратился в кровавое месиво.

— Это я, — голос Шелтона был хриплым и почти неслышным, но все равно в нем звучало торжество. — Это я сделал… Я нарушил подачу топливно-окислительного компонента… и когда искра… дошла до ацетилидной смеси… все это проклятое устройство взорвалось. — Он помолчал, отдыхая, но потом заговорил снова, слабея на глазах: — Какой-то обломок, должно быть, зацепил меня… Но я не сожалею о содеянном. Я умираю, зная…

Слова сменились невнятным бормотанием, на лице застыло выражение мученического экстаза. С тем он и умер, и в сердце у меня не нашлось для него осуждения.

И тут я впервые вспомнил о Хармане. На поле появились машины "Скорой помощи" из Манхаттана и Нью-Джерси, одна из них пробиралась сквозь груды деревянных обломков туда, где в ярдах пятидесяти от меня застрял в ветвях деревьев оторвавшийся носовой отсек "Прометея". Как мог, быстро я захромал в ту сторону, но они извлекли Хармана наружу и увезли задолго до того, как я успел туда добраться.

Больше мне здесь делать нечего. Занятая своими смертями и ранами, толпа не способна мыслить, но стоит ей опомниться, стоит загореться жаждой мщения — и я недорого дал бы за собственную жизнь. Я последовал велению своей доблести и спокойно исчез.

Следующая неделя прошла для меня как в лихорадке. Все это время я прятался у знакомого. А Харман отлеживался в госпитале Темпль, хотя отделался лишь синяками и неглубокими порезами — благодаря спасительной группе деревьев, которые смягчили падение кабины "Прометея". Его решили не выпускать оттуда, пока не спадет волна всеобщего негодования.

Нью-Джерси, да и весь остальной мир, пребывали на грани безумия. Самая жалкая газетенка в заштатном городишке и та выходила с гигантским заголовком: "28 УБИТЫХ, 73 РАНЕНЫХ — ТАКОВА ЦЕНА ГРЕХА", набранным кроваво-красными буквами. Все требовали головы Хармана, настаивали, чтобы его судили за массовое убийство.

Отчаянный вопль "Линчевать его!" поднялся во всем мире. И вот тысячные толпы пересекли реку, нацеливаясь на Джерси-Сити. Во главе стоял Отис Элдредж. Не покидая открытой машины — обе ноги были в гипсе — он приветствовал марширующее стадо. Оно представлялось ему настоящей армией.

Карсон, мэр Джерси-Сити, собрал всю имеющуюся в наличии полицию, извел отчаянными звонками Тронтон, требуя присылки территориальной полиции штата. В Нью-Йорке перекрыли мосты и туннели, ведущие в город, но к тому времени уже многие успели из него выбраться.

К стычкам на побережье Нью-Джерси все было готово. И шестнадцатого июля они начались. Полицейские лупили дубинками направо и налево, но постепенно их вынуждали отступать все дальше и дальше. Конная полиция врезалась в толпу, но была рассеяна и отброшена сплошной человеческой массой. Лишь слезоточивый газ смог остановить напор толпы, но и он оказался бессилен рассеять это людское скопище и вынудить его отступить.

На следующий день было объявлено военное положение, в Джерси-Сити вошла национальная гвардия. Только это остановило, наконец, линчевания. Элдредж был приглашен на совещание к мэру, после чего предложил своим последователям разойтись по домам.

В сообщении для газет мэр Карсон: "Джон Харман должен понести наказание за свое преступление, но необходимо, чтобы ему был вынесен законный приговор. Органам юстиции следует придерживаться этого курса, и штат Нью-Джерси примет к тому все необходимые меры".

Через неделю более или менее установилось спокойствие. Харман понемногу перестал быть центром внимания общественности. Две недели спустя газеты уже не упоминали о нем ни словом, если не считать отдельных ссылок на его деятельность во время обсуждения антиракетного закона Зиттмана, который и был единогласно принят обеими палатами Конгресса.

Однако Хармана все еще держали в госпитале. Применять к нему каких-либо репрессивных мер, похоже, не собирались; но складывалось впечатление, что ему угрожает пожизненное больничное заключение — разумеется, "для его же собственного блага". Поэтому я поспешил приступить к действиям.

Госпиталь Темпль располагался в одном из отдельных и уединенных уголков Джерси-Сити, и я рассчитывал, что в темную, безлунную ночь не составит труда проникнуть на его территорию незамеченным. С ловкостью, удивившей меня самого, я проскользнул в подвальное окно, сильным ударом погрузил спящего врача в бессознательное состояние и направился в палату 15-Е, где, если верить записям, держали Хармана.