Юрий Брайдер - Замок ужаса

Я был страшно увлечен работой, нем и глух ко всему и совершенно не дал себе труда задуматься, откуда она появилась. Какое мне дело? Только обрадовался, что у меня будет красочная центральная фигура: она мне более всего нужна была в ту минуту. Боясь, как бы она не ушла слишком скоро, я спешил скорее нанести ее на полотно.

Я работал с невероятным подъемом и картина под моими пальцами близилась к концу с поражавшей меня самого быстротой.

И когда она была почти готова, я оглянулся на девушку и… неожиданно увидел ее подошедшей ко мне вплотную…

Будто что-то ударило меня: я выронил кисть и обеими руками схватился за голову… Мне нужно было вспомнить… необходимо было вспомнить то, что было скрыто за какой-то мутной, дрожащей пеленой, и было одновременно так близко… И мука с такой силой охватила все мое существо, что сердце было готово выскочить из груди…

А девушка смотрела на меня укоризненным, скорбным взглядом. Она качала головой, губы ее подергивались, шептали чье-то имя…

Я заплакал от тоски и нестерпимой боли… Почему же, почему я не могу вспомнить! Давящим комом во мне росло желание безумно закричать, и, кажется, я кричал…

И тогда — точно вихрь прошумел в голове… Ослепительная вспышка… Мрак… И — я уже держу девушку на руках… Вороной конь подо мной испускает короткое ржание и бешено мчит нас вперед… И еще множество копыт рядом отбивает дробь под странными всадниками, и мы все стремительно уходим от невидимой погони…

Чувствую себя невероятно сильным!..

Ночь… Кустарник… Летящие навстречу деревья и скалы… И, несмотря на опасность от погони, столько упоения в этой скачке! Сколько торжества бунтующей, никаких законов не признающей силы, что я сжимаю девушку как в железных тисках, целую ее, с ужасом отбивающуюся от меня, и испускаю короткие, сдавленные крики, которых я не могу удержать от душащего меня восторга…

Возбужденный воспоминаниями бредового бега, Багров на минуту прервал рассказ и глухо закашлялся, как кашляют чахоточные.

Возбуждение утомило его — он стал рассказывать медленнее.

— Ну, знаешь… Одним словом, — в ту минуту я уже был не нынешний Багров, а… Как ты думаешь, кто я был? Яшка Багор, атаман шайки… ну, там, — землепроходцев Сибири, что ли, или просто — разбойников. А вернее, — и то, и другое вместе, потому что помню, — впоследствии, у лагерного костра, я часто разговаривал с товарищами о теплом море, Опоньском царе и еще разных диковинах.

И ты был между нами… С самопалом, громадным топором и длинным ножом за голенищем… А звали тебя — Васька-Жги пятки, потому что… ты у нас был чем-то вроде специалиста по пыткам…

Багров застенчиво и неловко улыбнулся, как будто чувствуя себя виноватым в том, что определил меня в своем отряде на такую странную должность. Это вышло у него так забавно, что и я не удержался от улыбки, слушая этот, по моему мнению, горячечный бред.

— Мы ушли от погони в этот раз, — начал он опять. — Это было удачное ограбление целого поезда знатной дамы со свитой и прислужницами. Две недели мы мчали добычу на север, где у нас на вершине «Собачьей головы» имелся какой-то лагерь.

Девушка — о том, что она была маньчжурской принцессой, я узнал лишь впоследствии, — стала моей женой, как ее прислужницы сделались подругами моих товарищей.

Я брал ее ласки, но она не любила меня. Помню, был даже случай, когда я у нее нашел небольшой, но острый, как жало осы, кинжал. Ложась спать, я нащупал его спрятанным в платье моей жены и преспокойно вытащил его оттуда, не бросив ей ни одного упрека. Больше того, я положил его рядом с ее изголовьем и, усмехнувшись, уснул. Такие отношения продолжались до того дня, который все изменил и перепутал все карты: на вершине «Собачьей головы» нас окружил многочисленный отряд маньчжуров, высланных преследовать нас.

Дело было на рассвете. Постов, до дьявольской беспечности, мы не выставили, потому что у маньчжуров, мол, руки коротки!

Я еще спал, когда Васька-Жги пятки ворвался в мой шалаш.

— Вставай, атаман, маньчжурские мужики за нашими головами идут!

Пока я надевал «сбрую» и прислушивался к начавшейся лагерной суматохе и ругани: «Какие такие мужики идут?.. Сбрендили спьяну!..» — мне бросилось в глаза радостно-взволнованное лицо жены.

— Рада поди стерва!

И как-то горько вдруг мне стало на душе. Но я только взглянул на нее исподлобья и помчался выяснять размеры опасности.

На увенчанной каменным карнизом вершине «Собачьей головы» царила полная растерянность. Все уже успели убедиться, что на сей раз не уйти… Как зверь, рыскал я по вершине, перегибаясь и вглядываясь то туда, то сюда, в усеянные кустарником скаты, и везде мой взгляд натыкался на конных маньчжуров, оцепивших гору, как железным кольцом.

— Что, черти! Прозевали? — рычал я с налитыми кровью глазами на попадающихся людей: — С бабьем возились?!. А?

Все молчали, только откуда-то сбоку донесся спокойный голос Ерша-Белые ноги, прозванного так за свои опорки:

— Не шуми, атаман! Сам ты больше на бабу глаза таращил, чем порядок блюл!

— Руби засеку, чертово отродье! — закричал я, почуяв изрядную долю правды в словах Ерша.

Опешившие станичники зашевелились. Моментально появились топоры, и все с каким-то остервенением навалились на работу; рубили и приволакивали целые деревья, прикатывали громадные глыбы камня, — засека росла.

Но меня это не утешало: конец был ясен — отгуляли! Было единственное, на что я хоть сколько-нибудь надеялся, — что перед атакой маньчжуры вышлют парламентеров и предложат сдаться, а там можно будет поторговаться: сперва соглашаться, а потом отказываться. Канитель тянуть и всячески выигрывать время, чтобы как-нибудь обмануть и прорваться.

Далеко внизу протрубил рог. Бурые ряды по долинам задвигались, заходили волнами, — всадники слезали с коней. Край солнца показался на горизонте и брызнул снопами золотистых лучей. Кое-где блеснули перистые шлемы вождей. Строятся.

Если теперь не вышлют парламентеров, то — никогда! Нет двигаются! Медленно, но уверенно, как сама смерть!

Они еще далеко, но мне кажется, что я слышу шорох бесчисленных шагов. И, прислушиваясь к отдаленному гулу, я начал свирепеть: как же… за нашими головами идут! Ладно же, пусть тогда это будет веселая смерть!

Я вскочил на самый высокий камень и крикнул что было силы:

— Эй, ребята, висельники, кандальники, отпетые головы! Хорошо ли погуляли по миру за Уралом — за камнем?

— Хорошо погуляли, атаман!

Было ли пито, бито и граблено?

— Было и пито, и бито, и граблено! — хором отвечали разбойники.

— А довольно ли было бабья, станичники?

— И бабья хватало!

— Так вот, братцы-станичники, — пора и честь знать. Отзвонили — и с колокольни долой. Без попов нас сегодня отпевать пришли, и отпоют… Так не жалей, братцы, пороху в последний раз! Чтоб веселей окочуриться хмельной голове! Да бейся так, чтобы черти на том свете в пояс кланялись!!!