Юрий Брайдер - Замок ужаса

А над всем этим бесновалось, полыхало, торжествовало в небесах Огненное Решето, рожденное где-то в глубинах тайги. И тогда новым взором своим Эркели достиг истока зловещего рукотворного луча.

Он увидел ту самую бревенчатую избушку базы. Он увидел в подполье, надежно укрытым от Огненного Решета, двух сторожей, которые со скуки играли в карты. И он увидел, что есть еще одно подполье, глубже, гораздо глубже и просторнее первого. Оно было огромным!

На стене его висела карта тайги, большая часть которой была зачерчена сине-красно-зелеными полосами.

В центре подвала стоял большой блестящий ящик. Из него выходила узкая гибкая трубка, направленная на карту. Другая трубка, гораздо шире, уходила в стену. Изредка по ней пробегали холодные блеклые искры, и тогда худой человек в белом халате и очках, молодой, курчавый и смуглый, трогал трубку, направленную на карту, как бы точнее прицеливаясь.

Другой человек, такой же курчавый, молодой и смуглый, время от времени открывал ящик на боку машины и вынимал оттуда цветные блестящие листья с изображениями полумертвой тайги.

И снова увидел Эркели лисицу, вырывающую у себя шерсть, недвижимых птиц, окаменелую траву…

Курчавый и смуглый одобрительно кивал, словно видел именно то, что ожидал увидеть.

В комнате находился еще один человек. Он был толст и одет свободно и неопрятно. Он сидел в уголке, в кресле, то и дело отпивал из разноцветной банки и листал толстую книгу в красном переплете с чьим-то золотым профилем. Читал он со скукой, да и то, что происходило вокруг, его не очень интересовало.

— Вам не надоело, ребятки? — наконец спросил он, подняв голову. — Ужин на носу.

— Ужин — врагу, — пробурчал один из черноволосых, не отрываясь от трубки, направленной на карту.

— Огурчиков малосольных охота! — тоскливо сказал толстый. — С чесночком! А придется опять крабов жрать…

— Ладно, кончаем! — Один из молодых людей стасовал снимки и нажал кнопку сбоку ящика.

И в тот же миг Эркели увидел, что Огненное Решето на куполе небес поблекло.

Вновь засверкала синь бездонная, и ожил ветер, и шевельнулись лепестки цветов!

Тайга медленно-медленно сбрасывала злые чары. И вот уже птицы воспели так, словно сердца их бились о клетку-грудь и стремились на волю. А Эркели неподвижным взором смотрел и смотрел сквозь стены своей пещеры и тихонько шептал.

Он шептал слова зарока Богам Верхнего Мира и Существам Подземным, Черным, что никогда не забудет увиденного, доколе имя его небесное — Эркели, а земное, родовое, — Филипп Актанка.

Не забудет страха. Не простит его.

И не забудет слов прародительницы Ллунд:

«Когда станет небо подобным Огненному Решету, придут снова Хорги! Приблизится неотвратимо смерть ко всему живому. Бойся же Хорги, шаман из рода Тигров!»

Я то бежал, то падал на четвереньки и переходил на протяжные прыжки. Я летел туда, куда призывало меня сердце. Я был стремителен, будто ветер с морей. И скоро достиг цели.

Звездный огонь пылал яростно, и было совсем светло. Я все видел ясно.

Сердце мое, еще слабое, человеческое сердце мое задрожало. И, пытаясь совладать с собою, я обратил взор за спасением — к звездам.

Ночь простирала свои объятия от края земель до края небес. Полярная звезда стояла недвижимо (я вспомнил, что тонгасы так и зовут ее — недвижная звезда!), а все иные дальние светила двигались вокруг как бы на сворке, будто находились у нее в подчинении. И даже Небесная Плотина — пояс созвездий Зодиака… Лишь Полярная звезда оставалась на месте, обеспечивая своею незыблемостью прочность мирового порядка: пока стоит на небе Полярная звезда, не нарушат соразмерного своего движения и другие звезды, а значит, и все в мире пребудет вечно и неизменно.

Вечно, неизменно, необходимо, естественно… Ну, а значит, необходимо, естественно и то, что я вижу и ощущаю в сей час и сей миг? Выходит, так.

Почему-то от этих мыслей храбрость вернулась ко мне, я огляделся.

Они стояли в кругу, неотрывно глядя на звездный свет, словно бы тоже черпали силу в этом немом созерцании. Круг их был просторен, то и дело в него вступали новые и новые существа ночные. Нелегко было проследить их явление!

Одни чудились крошечными, не больше пальца, но стоило отвести от них прямой взор, как виделось краешком глаза, что они огромны, точно горы, попирающие ногами землю.

Другие, по обыкновению всех призраков, являлись на бету, мельком, с криком или воем, обозначая свое появление резким поворотом, и принимали то один образ, то другой, или подкатывали клубком, клочком сена или комком снега и, наконец, утихомиривались, и взоры их принимали общее отрешенное выражение.

Третьи бились во тьму вокруг поляны, подобно обезумевшим бабочкам ночным, бьющимся в освещенное стекло, не в силах одолеть невидимой преграды.

А иные просто подбегали, подлетали, подползали из тайги, и устраивались в кругу, ничем по виду не отличаясь от тех обитателей лесных, которые сейчас спали в норах своих или выходили на охоту.

Нет, не знаю, не знаю! Спал ли кто, охотился ли кто той ночью — Ночью Молчания?.. Не знаю.

Были среди них и люди.

Я видел их.

Они появлялись из легкого тумана, вдруг окутавшего часть тайги. Тихо, очень медленно выходили они из-за деревьев, и каждое движение их сопровождалось прохладным дуновением.

Женщины их были прекрасны и молоды, как в сказке. Я не мог оторвать от них взгляда. Чем-то все они походили друг на друга. Обреченностью, печалью? Может быть.

И вот одна из них слегка улыбнулась, поймав мой взор. Но тут же слезы полились по ее лицу!

Она смотрела на меня, подпершись рукой и пригорюнясь, как смотрят сердобольные бабы на обездоленных детишек, и что-то сжало мне сердце. Вот такой, такой же виделась мне во снах моя мать, которая умерла, когда я рождался…

Может быть, я и правда в Царстве Мертвых? Но нет. Это не тень моей покойной матери. Одежды этой женщины указывали на век куда как более древний, чем время моего рождения!

И все же я невольно потянулся к ней, а она, все с той же улыбкой жалости и нежности, — ко мне, но едва соприкоснулись наши руки, как она… рассыпалась в прах, исчезла!

Я испуганно оглянулся и увидел, что теперь глаза всех: и зверей, и чудовищ, и людей прикованы ко мне.

Ко мне! И странно — искры надежды озаряли эти смутные, неясные лики, вспыхивали в этих непроглядных взорах.

Рука моя все еще стыла от прикосновения той женщины, и постепенно стынь проницала все тело. И наконец этот вещий холод коснулся сердца моего.

Душу свою ощущал я как что-то тяжелое, камнем тянущее в глубины прошлого. Но в скудную память мою вдруг хлынул поток мудрости! Оглушенный, ослепленный тем, что открывалось мне в этом прикосновении, исчезновении, этих взглядах, этом молчании, стоял я под звездами.