Юрий Леж - Искажение[СИ, роман в двух книгах]

— Началось, — подтолкнул слегка Авдотьина полковник. — Будь готов!

— Всегда готов, — отозвался снайпер, отгоняя усилием воли предрассветную дрему.

Он первым и заметил ту самую группу из пяти человек, короткими перебежками пробирающуюся в стороне от возникшей суматохи в сторону наших окопов и скупо постреливающую по непреднамеренно мешающим им румынам, просто оказавшимся на пути. А потом с того пяточка, на котором активно стреляли и рвали гранаты, отделилось человек десять-двенадцать и кинулось вдогонку за ускользающими чекистами.

Как, каким чувством — шестым ли, седьмым или десятым — это понял Авдотьин остается для него загадкой до сих пор. Но он твердым, резким движение отстранил с бруствера жадно всматривающегося в происходящее полковника, привычно растопырил локти и прижался щекой к прикладу.

Ба-бах!!! Лязг затвора, и горячая гильза полтела на дно окопа. Еще выстрел, еще…

— Обойму! — скомандовал Авдотьин напарнику, стараясь не особо отрываться от винтовки.

Ему, как говорили еще в лагере, "маза пошла", каждую пулю снайпер клал точно в цель, в живого человека, открыто бегущего на той стороне фронта и палящего в темноту из германского автомата Шмайссера.

А группа чекистов уже проскочила передовую румын и залегла среди полудесятка воронок на нейтралке. И тут же откуда-то справа, с нашей стороны, раздалась бешеная пальба, видимо, навстречу выходящим двинулась батальонная штурмовая группа.

— Не успеют, — тихо сказал Авдотьин.

— Вперед, — тут же скомандовал полковник, первым выбрасываясь из окопчика и на ходу доставая из кобуры массивный, ни на что раньше виденное Авдотьиным не похожий пистолет.

Следом за начальник из окопа выпрыгнули капитан со старлеем, вооруженные ППШ, но так уж получилось, что легкий, худенький и щуплый снайпер, замешкавшийся, прилаживая трехгранный штык к громадной для его роста винтовке Мосина, опередил их всех и первым оказался среди воронок.

И тут, в просветлевших сумерках, все окончательно смешалось. И Авдотьин так и не понял, как сумел поддеть самым кончиком старинного штыка рослого германца со шмайссером и тут же, с разворота, достать его прикладом… и как потом этот шмайссер оказался в его руках… и как он перекатывался с боку на бок, паля в синеву сумерек… и как все-таки успели добежать до них штурмовики… и как тащили буквально на себе троих сильно подраненных и какого-то еще человека в удивительной, грязной и пестрой от аксельбантов, нашивок и золоченых погон форме…

И только четверть часа спустя, когда сердце перестало биться в бешеном ритме, и нервы чуток притихли, возвращаясь к норме, и когда пришла привычная мелкая дрожь от пережитого напряжения, четверть часа спустя всех уцелевших в этой бешеной круговерти встречного рукопашного боя в предрассветных сумерках выстроили возле комбатовской землянки. Их оказалось всего-то шестеро, считая и Авдотьина, остальных перевязывали и готовили к срочной эвакуации в санбат, и молодого напарника снайпера тоже.

Полковник быстро прошелся перед измазанными землей, своей и чужой подсохшей кровью солдатами, остановился рядом с Авдотьиным, продолжавшим мелко вздрагивать и совсем не по-строевому опираться на свою винтовку, как на посох, сказал веско, убедительно и спокойно, будто и не было только что кровавой схватки:

— Спасибо, солдаты. Помогли нам. Куда же без вас на войне. Но… Обо всем случившемся — забыть! и не вспоминать никогда. Ни боя не было, ни выходящей оттуда группы. Не видели, не слышали, не знаете. Так вам же проще жить дальше будет. Если просто забыть!!!

И посмотрел в глаза стоящего рядом снайпера. Как будто бледно-синим, острейшим, бритвенным лезвием полоснул по незащищенному, нежному человеческому горлу. И тогда Авдотьину стало страшно. Так, как никогда не бывало ни в бою, ни перед и не после боя. Пожалуй, еще никогда в жизни молодому ветерану войны не было так страшно, как от этого ледяного, нечеловеческого взгляда.

В глазах полковника стояла беспощадность уже произнесенного приговора, будто не он всего полчаса назад подымался вместе со снайпером из окопа навстречу пулям, не он выплескивал из себя ярость, до побелевших костяшек сжимая в руках пистолет.

"Никакого прощения не будет, — понял Авдотьин. — Ни прощения, ни выяснения причин. Стоит только где-то хоть разок сболтнуть…"

Он понял, что это не прихоть полковника, а та железная, фронтовая необходимость, которая посылает на смерть сотни людей, чтобы спасти тысячи. И никогда не будет у чекиста никаких сомнений в правильности исполненного…

То ли майор внутренней службы, а может быть все еще полковник военной разведки, или уже целый генерал НКВД усмехнулся и подмигнул то ли зеку Чехонину, то ли снайперу Авдотьину, как обычно подмигивают люди старым знакомцам.

— Ну, а раз вспомнил, так подсаживайся поближе, — пригласил майор. — Поговорим кое о чем по-своему, по-фронтовому.

Усмехнувшись в свою светлую бородку так, что бы не выглядело это вызывающе, Авдотьин подтащил вплотную к столу табурет и с интересом глянул на майора, набравшего в этот момент какой-то короткий, трехзначный номер на телефоне и скомандовавшего:

— Чай, сахар, лимон, бутерброды свежие!

И тут же обратился запросто, будто к другу, к Авдотьину:

— Я вот еще ничего с утра не ел, а тебе тоже не в тягость будет, а то какая б у нас хорошая пайка не была, а всё казенная…

Местная пайка еще три дня назад, по прибытии в лагерь, удивила Чехонина до невозможности. Так не кормили не только в полутора десятке предыдущих лагерей, пересылок и тюрем, где он успел за свою жизнь отметиться, но иной раз и на фронте. И судя по лицам местных старожилов пайку эту не выгоняли из многострадальных зековских тел неподъемными нормами выработки.

— А пока, хочешь ты или не хочешь, — переключился с приятного на необходимое майор, — начинай потихоньку рассказывать, как ты из Авдотьина Чехониным стал, да и как сюда попал — тоже интересно…

Кум приподнял над столом пухленькую папку с надписью "Дело" и непонятными для непосвященных буквенно-цифровыми аббревиатурами на обложке.

— Вот тут про тебя много чего написано, да только все нечеловеческим языком, казенным. А мне вот интересно, как сюда тот самый снайпер попал… Да, а с глазами-то у тебя что? Про зрение нигде ничего не сказано…

— Форс это, — пояснил Авдотьин, снимая красивые очки в тонкой золотистой оправе. — Понты, если по-нашему. Тут стеклышки простые, да и не стеклышки вовсе, плексиглас авиационный, тот, что на фонари кабин идет.

— А зачем тебе пустые очки? — и насторожился, и удивился одновременно майор. — Под интеллигента косить? Так ты и без них на громилу не тянешь. Да и неудобно, небось, по камерам да пересылкам их сохранять? Начальство, да конвой так и спешат от греха подальше прибрать…