Святослав Логинов - Страж перевала (сборник)

— Что ты, бабушка, — заторопилась Марина. — Я не могу сейчас, у меня институт, сессия на носу, ты же сама говорила, что учиться надо…

— Ох, жаланная, не уйдет от тебя институт, а бабушка–от скоро уйдет, не догонишь. Поживи пока у меня, поучись у старухи. Думаешь я тебе всю мою премудрость показала? Я много умею…

— А на что мы с тобой жить будем? — защищалась Марина. — Денег у меня нет, ты тоже за свою жизнь не запасла, все на мать стравила…

— На что они нам, деньги? Али плохо жили прежде, голодной была когда, исхудала? А ведь у меня кроме грибов да картохи, да травок разных, отродясь в дому ничего не бывало. Машенька, я ж для тебя всякую тряпицу самобранкой оберну, останься только. Я тебя всему выучу. Горько науку с собой уносить… Вот, гляди…

Бабушка повернулась в угол, где за печкой примостились рогатые ухваты, и один из них качнулся и медленно поднялся под потолок.

— Сама уж не могу, а тебя научу, будешь без крыльев аки птица по небу летать. И ты не думай, дурного здесь ничего нет, я уж восемь десятков лет ведунья, а черта в глаза не видала. И есть ли он где? А коли грех какой в этом деле найдется, так я его перед богом весь на себя возьму.

— Да при чем здесь черт? — воскликнула Марина. — Не верю я в чертей. Вот только как же… — Марина чуть не сказала: «Сережа», но осеклась и выдавила: — …как же город?

— Что тебе в том городе? Телевизоров не видала, что ль? У меня есть кой–что похитрее телевизора. Дай–ко сюда перстенек твой…

Марина послушно сняла с пальца тонкое девичье колечко и протянула его бабушке. Та плеснула в миску воды, кинула туда звякнувшее кольцо и, наклонившись над водой, принялась шептать:

— Ты кажи, кажи, колечко, о ком думает сердечко…

Поверхность воды застыла, обратившись в блестящее ртутное зеркало, и в нем Марина увидела городскую улицу, подстриженные тополя, горящие фонари, в свете которых кружили первые в этом году снежинки. И по этой улице шел Сережа. Он был не один, рядом с ним, держа его под руку шла незнакомая Марине девушка. Она что–то увлеченно говорила, а Сережа то и дело зашагивал вперед и, смешно морща брови, заглядывал ей в лицо, совсем так, как глядел в лицо Марине, когда они вместе гуляли по городу. Но самое страшное, что в руках девушка несла три больших полураспустившихся тюльпана, завернутых в прозрачный целлофан. Это к ней, к Марине, он приходил на свидания с тюльпанами, а когда она спрашивала, откуда он берет среди осени такое чудо, загадочно улыбался и отвечал:

— Секрет фирмы. Только для тебя.

Верно бабушка сразу почуяла неладное, потому что забормотала:

— Не смотри, не смотри, это неправда, морок это… — а вода замутилась, тут же прояснилась снова, и Сережа оказался в какой–то комнате, сидящим над книгой. Обман был очевиден, комната казалась нарисованной, лицо Сережи неживым, словно снятым с фотографии, и книги перед ним лежали, конечно, не учебники, а скорее нечитаемые бабушкины манускрипты. Только три тюльпана, очутившиеся в стакане на краю стола, остались теми же, что и были.

— Не надо… — простонала Марина, и все исчезло.

— Ну что ты, право, — уговаривала бабушка. — Не убивайся ты, беда невелика, ну, прогулялся парень с другой, не дурное же что сделал. А хочешь, я его так присушу, что шага от тебя не отойдет?

— Не надо, — мучительно повторила Марина.

Они немного помолчали, а потом Марина тихо начала говорить:

— Бабушка, я поеду завтра в город. Ты не думай, я не из–за него, плевать я на него хотела, но просто лучше мне там быть. Не нужно мне пока твое волшебство, это все потом, а сейчас… я еще сама не знаю, что мне нужно…

Утром они попрощались возле избушки.

— Я обязательно приеду, — говорила Марина. — Вот сдам сессию и тут же к тебе. Хорошо?

Бабушка молчала и часто крестила Марину, чего прежде никогда не делала. Наконец Марина оторвалась от нее и исчезла в припорошенном чистым снежком лесу.

Больше Марину не охватывало страшное чувство беды, но она все время помнила, что с бабушкой может быть нехорошо, и торопилась разделаться с учебой как можно скорее. Это было тем легче, что Сергей исчез из ее жизни. Все произошло удивительно просто и быстро. Марина лишь спросила при встрече, как зовут ту девушку. Сергей рассмеялся, хотел что–то рассказать, но Марина вдруг ясно поняла: врет. И хотя там у него пока нет ничего, но и здесь тоже ничего нет и быть не может.

Она еще не знала, что с этой минуты обречена понимать других людей и, значит, навсегда останется одна.

Зимнюю сессию Марина сумела спихнуть досрочно и уже на следующий день мерзла в нетопленной электричке, спешащей прочь от города. Дорога до деревни была хорошо укатана, а дальше приходилось пробивать лыжню по нетронутой снежной целине. Особенно тяжело было в лесу, где снег лежал такими огромными и пушистыми холмами, что лыжи тонули в нем и не помогали, а мешали двигаться. За два часа Марине не попалось ни одного человеческого следа. Не было следов и возле избушки, перед дверью намело сугроб, ее пришлось откапывать концом лыжи.

Избушка встретила холодом и непривычным порядком. Бабушки нигде не было. А посреди стола лежало составленное у нотариуса завещание, согласно которому дом и все имущество отходили «внучке моей Машеньке — Шубиной Марине Сергеевне».

На третий день приехала мать. Она вошла в дом со скорбным выражением на лице, держа в руках заранее приготовленный платочек, но, увидев, что в избушке нет никого, кроме Марины, сразу же обрела деловитую уверенность. Не говоря ни слова, обошла горницу, поколупала ногтем стены, неодобрительно покачала спинки стульев.

— Труха! — наконец заявила она. — Все можно выкидывать. Дом удастся продать рублей за восемьсот, сейчас такие дачки в моде, я уже покупателя присмотрела. А вещи никуда не годятся, вот только взглянуть, где–то платок должен быть пуховый. И еще иконы, они теперь в цене… — мать направилась к бабушкиной божнице.

— Не смей!.. — свистящим шепотом выдохнула Марина.

— Что?.. — мать обернулась.

Несколько долгих секунд они смотрели друг другу в глаза, стояли, не двигаясь, и с лица матери сползало выражение трезвой озабоченности, и пятнами выступал страх. Неизвестно, что почудилось ей, но вдруг она ойкнула, попятилась, а потом, тихо взвыв, метнулась в сени и дальше на улицу. Только там к ней вернулся голос:

— Ведьма!.. — заголосила она и, проваливаясь по пояс в снежные заносы, бросилась прочь.

Марина сухими глазами смотрела, как барахтается в снегу эта чужая женщина.

В город Марина вернулась через неделю. О бабушкином наследстве больше не было сказано ни слова. Но именно с этих пор Марина усвоила в отношении матери злое словечко «мамаша» и перешла к оскорбительному для родителей обращению на «вы».