Андрей Егоров - Когда закончилась нефть

— Наверное, сука, ждет, когда гламурные времена вернутся… чтобы снова у Кремля жопой крутить…

Угрюмый подозвал Борзухина и попросил съездить на староверскую гору. Борзухин не отказывал деревенским в таких пустяках: сгонять куда-нибудь по мелким поручениям. Тем более в гору Мужикам и правда идти было далеко.

В гору посылали за Светлым шаманом — так называли электрика, проводившего свет к новым домам. Про него говорили, что когда-то он зажигал лампочки в самом Кремле и даже освещал лежащего в Мавзолее Ленина. А теперь жил со своей бабой в чудном шалаше на горе и носил на голове перья, общаясь с Богом Света.

К нему Мужики относились с уважением и почтением: его ток не бил, а значит, он, скорее всего, блаженный. Вон тракторист Федор тоже вроде как блаженный, а шибануло один раз так, что через весь двор «летел, пердел и радовался».

Дома мужики строили себе небольшие. По сути, это были одноэтажные коробки с тремя, максимум четырьмя небольшими чуланами для сна и кухней. Зато большим был двор, который надо было освещать: туда заходили на папироску перед сном соседи, там Мужики тискали своих баб, там же теперь собирались по вечерам по три-четыре человека и смотрели приходивших из города артистов.

— Пойду сегодня к шлюхе, — пробурчал Угрюмый. — Привезешь Светлого шамана — пусть подключит вон те два свежеотстроенных дома.

— А это кто отстроился?

— Из кордона ребята, новые, разрешили отстроиться. Митька Нарядов с друзьями. Вчетвером на две избы — пусть пока живут.

— Городским разрешили жить в селе?

— Они недолго прожили в городе… не успели отвариться…

Странный был Мужик этот Угрюмый. Уверенный в себе. Всегда хмурый, оправдывающий свою кличку. Но Борзухину что-то в его речи иногда казалось странным… То говорит совсем по-деревенски, то — гладко, вроде как в новостях по телевизору. Причем проскальзывало это только в тех разговорах, когда они с Борзухиным оставались одни…

Ну да ладно, в деревне он пользовался авторитетом непререкаемым, хотя и поселился недавно. Значит, надо дружить. Теперь от таких вот мужицких главарей целиком зависело благосостояние Борзухина. Раньше оно зависело от начальников в городе, живших совсем иной жизнью, и это было ничем не лучше. Вроде даже как деревенские нравились Борзухину больше. Понятнее были.

— Так давай я тебя до шлюхи подброшу, чего ноги-то топтать.

— А тебе не по дороге: я к той, что в соседнем селе.

— Ну так проедем в соседнее село — чай, два седла.

Нехитрая передвижная конструкция Борзухина была собрана из двух велосипедов и действительно имела два седла и четыре колеса.

Доехали быстро. Шлюху в своем селе Угрюмый не любил и ездил в соседнее.

— Что за странные имена вы им даете. Надо ж так бабу прозвать… — привычным образом ворчал Борзухин, крутя педали. — Нет бы там Лулу или Зизи, а то давеча Федор встает и говорит: пойду трахать нашу Ипотеку. Что ж за имя такое — Ипотека?

— Ты мне, Борзухин, эти свои гламурные штучки брось про Зи-зи, да про Пипи, а то напущу на тебя детей Мужицких, они из рогатин-то устроят решето из твоего драндулета.

— Да я нет, — испугался Борзухин. — Я гламур никогда не любил. И в прежние годы… Жрут наркоту и ничего своими руками не производят…

— Ублюдки, — согласно кивнул Угрюмый.

Они проезжали поля с выжженными руинами особняков. Мужики не стали жить во дворцах прежних мерзких гламурщиков и их прихлебателей; сожгли хоромы на фиг. Ведь гламурщики в свое время от деревенских сторонились, окружали свои коттеджные деревни высокими заборами, ставили охрану на въезде, а сам въезд делали по пропускам, теперь вона — где их могущество… В пепле и руинах… Теперь уже Мужики охраняют свои картофельные поля от всякой снующейся городской нищеты…

Угрюмый высадился недалеко от деревни и поплелся к своей новой возлюбленной.

— Ну, передавай привет своей Инфляции, — крикнул ему Борзухин и поехал за электриком.

Другое село не впечатлило Борзухина. Вокруг было запустение и разруха. Дома только выжигались, а новые не строились… Машину здесь никому не втюхаешь…

У Угрюмого в селе хозяйство первого класса — сохранились рецепты выращивания не только картофеля, но и огурцов, дважды всходили помидоры, и дети ели их на майский трудовой день…

«Я б иногда за помидорину — красную и сочную — убил бы кого угодно…» — грустно подумал Борзухин.

Настроение Угрюмого несколько испортили три Мужичка, которых он встретил пока шел по полю (дорога здесь до домов не доходила). Они долго пытались ему что-то объяснить:

— Ну… ты… у нас в селе… баба наша… вроде… а ты сумляшись… взасуй… тока оно и не работать на возделанье…

Не первый раз Угрюмый замечал, что с ним в этой деревне пытаются поговорить на каком-то своем неизвестном наречии… Если у каждого села образуется свой диалект, выполнение его стратегических задач сильно усложнится. Это все от жизни без телевизора. Без первой программы — у каждой деревни свой говор, где-то чуть больше, где-то чуть меньше заметный.

Угрюмый попробовал сделать свою интонацию максимально грозной:

— Я для вас сколько добра переделал? Забываете хорошее? Быстро забываете? Да у вас в селе и торговли своей нет… Жили бы без спичек и соли, без сахара и резиновых сапог. Курили бы тоже свой картофель… Из-за бабы будем ссору затевать? Вам не дает — а мне дает; и то — может, оно так-то и лучше для вас. Ко мне исправно ластится, а вы заведите себе кого угодно еще… вам никто запрет на это не даст.

Мужики в очередной раз отступили, недовольно что-то бухтя.

Угрюмый зашел в избу на краю деревни.

Шлюха по имени Инфляция в смешном объемном рубище и с нелепыми тонкими руками, торчащими из гигантских рукавов, с бледным лицом и большими, как у лани, испуганными глазами, вскочила, сбрасывая с себя уродующую ее стройную фигуру одежду.

Она выглянула в оконце, задернула застиранную занавесочку с вышитым узором из ягодок и грибочков и бросилась ему на шею, рыдая от счастья…

Он поцеловал ее долгим-долгим поцелуем, потом посадил к себе на колени, стал гладить по волосам и жаловаться на жизнь:

— Надоело мне все это…

— Я вижу, как ты мучаешься… раздевайся, нет никого вокруг, Олег…

Угрюмый подошел к стулу, снял фуфайку, бороду и сапоги. Пошел к рукомойнику смыть клей с лица.

— Тяжело тебе так притворяться, да? Милый…

— Притворяться я всегда любил, Алена. Сколько себя помню — даже на работе в офисе такие спектакли разыгрывал бывало… Да, ладно, что теперь… Где они теперь, наши офисы?

— Я боюсь, Федор-тракторист меня узнать может, надо было подальше мне поселиться. Опасно в такой близости… Он, хоть и дурень, но лица-то запоминает…