Дмитрий Перовский - Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры

— Яр-ко-ни! — и снова серия оглушительных хлопков.

— Яр-ко-ни! — и свист, и улюлюканье, и дикие вопли.

Мой первый хедбольный матч: «Яркони» — Славоярский «Мортинджин».

Опьянение подстегивает любопытство, я донимаю Кефира расспросами. Он поясняет скупо и неохотно, предпочитая от меня отмахиваться, как от мухи — сам весь в предстоящей игре.

Миновав полицейское оцепление, мы вливаемся в поток зрителей, который затягивают циклопические ворота Каян-Булатовского Стадиона. Поднимаемся на сектор трибун, который пестреет черно-красными флагами, доносятся обрывки песен, пьяные голоса распевают стишки-кричалки.

— Вот Виповские трибуны, — машет рукой Кефир. — Сегодня почти пусто, но обычно там заседают всякие знаменитости, миллионщики, некрократия… А вон там гребаные журналисты — этих гадов я вообще не перевариваю…

Я вовремя прикусываю язык, чтоб не спросить «почему».

Кефир продолжает:

— А вон там, прям напротив — славояры. Гляди, как беснуются. Наш противник, смекаешь? Не самые заклятые вражины, но все же недолюбливаем друг друга… Отсюда их неважно видно, но лучше тебе, приятель, и не видеть этих ребят вблизи. Настоящие звери. У себя на славоярщине бегают по лесам голышом, шерстью с ног до головы заросли, как медведи настоящие, и весь словарный запас на четыре слова — «ололо», «аррр», «ыыы» и «вотка».

Я пытаюсь разглядеть наших противников — с той стороны арены, где плещутся сине-золотые знамена. Лиц почти не видно, но могу представить себе — мне приходилось видеть славояр раньше. Один из этих, как выражается Кефир, дикарей, служил у нас в студгородке швейцаром. Приятный пожилой дядька, и лексикон у него был вполне человеческий. Правда, кожа на лбу и скулах постоянно шелушилась от бритья.

— А на остальных? — спрашиваю я, указывая на соседние трибуны, где пестрота шарфов и флагов пореже. — Вот там кто?

— А эти, — презрительно машет рукой Кефир. — Эти вообще не при делах. Одно слово — «мирка».

На арену, разгороженную обширными секциями («стихийки», поясняет Кефир, «в этом половина драйва!») выходят команды.

С обеих сторон они состоят из мортифицированных покойников — землистая кожа, проступающие синие вены, жгуты мышцы, грубые шрамы, оскаленные голые десны, набыченные лысые лбы, яркие бельма глаз.

Ревет сирена, на арену вбрасывают мяч — им служит залитая коллоидным раствором отрубленная голова очередного погоревшего на взятках чиновника.

Лучшая карьера, которую можно сделать в Яр-Инфернополисе — стать частью грандиозного чиновничьего аппарата — некрократии. Первая ступень на пути к физическому бессмертию. Морттехники превращают заурядных клерков в некрократов — лишенных эмоций, серокожих «слуг народа» с пансионом и обширным списком привилегий. Но худшее, что можно сделать на этом блистательном пути — это попасться на коррупции. В этом отношении Имперское законодательство беспощадно и не менялось вот уже почитай тысячу лет.

Раньше это были просто публичные казни с топорами и плахами, с народными гуляниями на площадях, с пирогами и сбитнем.

А потом коррадцы, дураки несчастные, разворошили осиное гнездо — послали своего мореплавателя Коламбуса, наивного идеалиста, за океан, в поисках края мира. Вместо края мира он нашел густо населенный материк.

Они называют себя «людьми Древа», «сыновьями Пернатого Змея», мы их — рубберами, каучуками, резиновыми…

Коламбус не вернулся. В Корраду приплыл флот материковой Латоксы, рубберы высадили десант, оккупировали сначала ее, потом Фарлецию. Установили в Мурьентесе и Линьеже свою администрацию. Начали процесс превращения всех этих средневековых городков с ратушами, церковками и мельницами в оплоты своей империи — «живограды», био-города с непременными жертвенными пирамидами и Древами-Кормилицами, которые они почитают, и которым изначально посвящен был сложный жертвенный ритуал, превратившийся в спорт и получивший впоследствии название «хедбол».

Наши, имперские войска, под водительством Сирена-Ордулака, встретились с рубберами на линии Карпахи-Шнеебург-Ютланд. Началась неплохая заваруха, и мы вполне могли бы перебить друг друга, но дипломатия Яр-Инфернополиса отточена двухтысячелетней историй пактов, интриг и заговоров, сотнями войн с агрессивными соседями.

Нам удалось договориться, разграничить сферы влияния, со временем две совершенно чуждых друг другу культуры начали процесс интеграции.

Мы им — морттехники, некрократов, паро-танки, водку, синематографы и дирижабли.

Они нам — хедбол, кетчуп, матэ-коку, деликатес для богачей — безумно дорогую потейту. И, конечно же, гребаный гумибир.

Из-за пристрастия моего соседа-однокурсника Роди, происходящего из уважаемой некрократической династии (и автоматически входящего в число «неприкосновенных» студентов), меня и выгнали из универа.

Гумибир — гребаные разноцветные мишки — священные рубберские зверьки…

Не хочется вспоминать.

Я слежу за игрой, мало что понимаю. Мертвяки сначала гонят голову-мяч в одну сторону, потом в другую. Различаются между собой только боевой раскраской — наши выкрашены черно-красным, славоярские — синим с золотом.

На определенных секциях в игру вмешиваются стихийные усложнители — внезапно бьют огненные струи, фонтаны шипящей кислоты, из люков в арене выскакивают жадные рубберские мухоловки, хватают цветками-пастями зазевавшихся нападающих.

Пострадавших (съеденных, испепеленных, утонувших) игроков немедленно заменяют. При нарушениях судья свистит, пускает сигнальные ракеты. Желтая ракета — предупреждение — в воздух. Красная — удаление с поля — прямо в мертвяка. Превращает его в ревущий, беспорядочно бегающий живой факел, метающийся среди препятствий.

Над стадионом царит шум тысяч голосов, но невозможно выделить в этом гомоне ни одной отдельной реплики, ни крупицы смысла, пока, наконец, на противоположных, славоряских трибунах, болельщики не разрождаются сокрушительным шквалом хорового:

— А-а-аррр А-аррр ололо! Мортинжин! Мортинжин! — и этот многоголосый хор перекрывает все, несется вверх с клубами пара и дымом фабричных труб, к теням дирижаблей в задымленном небе.

— Вот жешь дикари гребаные, — хохочет Кефир. — Гляди, как заводят! Ну, щаз Дрозд им устроит! Вон он, вон!

Я щурюсь, пытаясь разглядеть, куда показывает Кефир. И вдруг вижу Дрозда. Тот еще мгновение назад был рядом с нами. А теперь уже бежит по «служебной» полосе между ареной и трибунами. В одной руке у него рупор, в другой — красная трубочка фаера.

Его преследуют несколько полицейских, но он оказывается быстрее. Добегает до трибун славояров, сипит в рупор — прекрасно слышно даже нам: