Дмитрий Перовский - Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры

— Это кровь Митреску, Йован. Твоя. И их тоже, — улыбка не сходила с его лица. — Моя кровь. И многих, многих других.

— Йован?

Теперь заговорил старик. Он так же, как и все, сидел на стуле — справа от меня, у стены.

— Почему ты назвал его Йованом? И где мы?

— Он Йован Митреску. Как и ты, — незнакомец махнул рукой в мою сторону. — Как и он.

Человек не переставал улыбаться ни на мгновение. Признаться, это заставляло нервничать.

— Кто ты? — спросил я.

Его взгляд блуждал по комнате, не задерживаясь ни на лицах, ни на предметах. Словно смотришь на стеклянный сосуд, из которого пытается выбраться пойманный туда светлячок. Хаотично, без всякого смысла летает, раз за разом ударяясь о стенки. Такими я увидел его глаза.

Они пугали не меньше, чем улыбка.

— Кто ты такой? — повторил мой вопрос старик. И, кашлянув, неуверенно добавил. — И почему, черт тебя дери, ты голый?

— Имена в Красной Комнате не значат ничего, — нараспев произнес незнакомец и всем телом подался вперед: он и правда был лишен всякой одежды. — Пока время течет в Часах Крови, следует обнажить души. И тела.

Он театрально щелкнул пальцами.

Мальчик испуганно вскрикнул. Старик, хрипло кашляя, заворочался на стуле.

Я почувствовал под собой холодную ткань сиденья.

— Верни ее сейчас же! Верни ее!

Старик негодовал, однако неизвестный оставался невозмутим.

И улыбался.

— Тела обнажены! — провозгласил он. — Скоро придет час обнажить души.

Хоть этот человек и призывал отказаться от имен, с некоторого момента я стал про себя называть собеседников вполне определенным образом. К тем двоим, что могли быть осколками моего прошлого и будущего, мысленно обращался согласно возраста — Юнец и Старик.

Третье имя возникло в сознании само собой и вполне подходило своему обладателю.

Безумец.

— Неужели совсем ничего нельзя сделать?! — она еле сдерживала рыдания, рвущиеся наружу.

— Сожалею, — седовласый врач развел руками. — Позвоню коллеге в Бухарест, может, он что посоветует.

Кивнув, он ушел.

Теперь, оставшись одна, Сара дала волю слезам. Йован, ее Йован лежит уже целую неделю, словно куль с мукой. Если бы не слабые сердцебиение и дыхание, его давно можно было признать мертвецом.

Где же ты?

Где ты, мой милый Йован?

— Время бежит, время течет. Кто-то сбежит, кто-то умрет.

— Заткнись, — пробурчал Старик.

Выглядел он понурым и весь сгорбился. Юнец плакал. Безумец декламировал стихи разной степени бредовости, беззаботно болтая ногами, словно сидел на качели где-нибудь в парке развлечений.

Я думал.

Похоже, ситуация безнадежна. В последние несколько часов — хотя сомнительно, что в этом месте можно доверять чувству времени — Красная Комната явила немало своих свойств. Преимущественно неприятных.

Ни малейших признаков выхода. Ни дверей, ни окон — кругом только красные стены. Абсолютное отсутствие звуков извне. Но самое ужасное открытие ждало узников Комнаты, когда они обнаружили, что не могут подняться со стульев. Ноги были словно парализованы. Это стало серьезным ударом: Юнец кричал, пока не охрип; Старик зашелся в кашле; я же чувствовал себя так, точно сердце, гулко стучащее, вот-вот вырвется из груди и шмякнется на багровый пол.

После установилась тишина, нарушаемая плеском крови в стеклянной колонне, да бредовыми виршами Безумца. Те двое должно быть решили, что это кошмарный сон. Я и сам не отказался бы так думать. И надеялся, что скоро действие отвара закончится. Но время шло, и ничего не менялось.

Ничего.

Безумец со стихов переключился на песни — столь же бредовые, местами похабные. На середине одного из куплетов он внезапно умолк. Во взгляде появилась осмысленность.

— Время, — затараторил он. — Время решать. Вы уже готовы, вполне готовы.

— Готовы к чему? — недоверчиво спросил Юнец.

— Чтобы решить, — губы Безумца, казалось, растянулись до предела, обнажив острые белые клыки. — Кто должен будет выйти из Красной Комнаты.

В комнату она его не пустила.

Дед Ионеску был непривычно хмур. Он не стал юлить, сразу сказав главное:

— Ты должна уехать и увезти отсюда… это. И побыстрей.

— Но почему? Я не смогу, пока Йован в таком состоянии.

— Ты должна увезти его, — дед Ионеску словно не слышал. — Мы не питаем жалости к стригоям. Мы их убиваем.

— Йован не вампир!

— Я все сказал тебе, — в голосе послышались умоляющие нотки. — Уезжай, пожалуйста.

Уже на пороге, не глядя на нее, дед Ионеску угрюмо сказал:

— Скоро мы придем. Если он будет здесь, то умрет. Если попробуешь помешать нам, тебя ждет то же самое. Прощай.

Смотря, как он ковыляет прочь, Сара подумала, что нужно достать из чулана ружье.

— Дверь в часах? — хмыкнул я. — Что за бред?

— Прямо как в сказке про Алису, — нервно засмеялся Юнец.

Старик даже не улыбнулся.

— Я бы многое отдал, чтобы все свелось к банальному сну, как у Кэрролла.

Безумец, рассуждающий о серьезных вещах — зрелище не из приятных. Слушая его, невольно ловишь себя на мысли, что тоже начинаешь сходить с ума.

— Дверь, — повторил он. — Но не в каких-то там часах, а в Часах Крови.

— О да! Это же в принципе меняет дело.

— Кровь есть жизнь, — Безумец повысил голос. — Все медленней течет, слабея час от часу, пока не иссякнет поток. Память целого рода. Квинтэссенция сущего, — он махнул рукой в сторону светящейся колонны. — Капля за каплей причина обращается в следствие. Существование одного завершается, чтобы дать миру что-то другое. Часы Крови — чистое равновесие. Пока верхняя половина не опустела, комната запечатана. Когда нижная половина наполнится, один из вас сможет выйти. Баланс будет сохранен.

— Почему только один? — спросил я.

— Ты плохо слушаешь, профессор.

Из-за идиотской улыбки, не покидающей его лица, эта реплика казалась издевательской.

— Я не профессор! И ты ничего не говорил о причинах.

— Равновесие. Вам ведь знакомо это слово? Один человек призвал Красную Комнату, один же ее и покинет, — он поднял руку, пресекая вопросы. — Все имеет оборотную сторону.

— Один человек, — уточнил Старик. — В том числе и ты?

— Да.

— Что?! — поперхнулся я. — Почему ты?

— Равновесие? — робко предположил Юнец.

— Это часть равновесия, — кивнул Безумец. — Та самая оборотная сторона. Во мне ведь тоже течет кровь Митреску. Впрочем, довольно ответов. Настала пора вам говорить. Время обнажить души.

— Может, ну его, — нарочито зевнул я. — Лучше верни нашу одежду. Признаться, тут прохладно.

Он промолчал.

— Между прочим, — сказал Старик. — Почему ты думаешь, что мы поверим хоть единому твоему слову? На что ты рассчитываешь?