Роберт Хайнлайн - Там, за гранью. Уолдо. Корпорация «Магия»

Я попытался скрыть удивление, и, надеюсь, мне это удалось: меня просто в дрожь бросает от мысли, что я мог допустить подобную промашку. Почему бы ему и не быть негром? Просто я этого не ожидал.

Меня выручил Джедсон. По-моему, он не выказал бы удивления, если бы яичница-глазунья ему подмигнула. Он взял на себя разговор в первые минуты, едва я их познакомил. Мы сдвинули стулья, сели и некоторое время обменивались вежливыми, ничего не значащими фразами, к которым прибегают люди, пока оценивают новых знакомых.

Первым о деле заговорил Уортингтон.

– Миссис Дженнингс, – сказал он, – дала мне основания полагать, что каким-то образом я могу оказаться полезным вам обоим или же одному из вас…

Я подтвердил это и рассказал вкратце обо всем, что произошло после того, как ко мне явился рэкетир. Он задал несколько вопросов, и Джедсон добавил коекакие подробности. У меня сложилось впечатление, что Уортингтону почти все уже рассказала миссис Дженнингс, и он просто уточнял детали.

– Отлично, – произнес он в заключение глубоким рокочущим басом, который отдавался эхом у него в груди, прежде чем заполнить комнату. – Мне представляется, что мы найдем способ разрешить ваши трудности, но для окончательного вывода мне необходимо произвести обследование. – Он нагнулся и начал расстегивать портфель.

– Э… доктор, – намекнул я, – не лучше ли нам условиться до того, как вы приступили к работе?

– Условиться? – Он посмотрел на меня с недоумением, но тут же добродушно улыбнулся. – Вы имеете в виду оплату. Любезный сэр, оказать услугу миссис Дженнингс – большая честь.

– Но… однако… послушайте, доктор. Мне так было бы легче. Уверяю вас, я привык оплачивать чары…

Он поднял ладонь.

– Мой юный друг, об этом не может быть и речи. По двум причинам. Во-первых, у меня нет права практиковать в вашем штате, а во-вторых, я не чародей.

Думаю, вид у меня был такой же идиотский, как мел слова.

– Что? А-а! Извините меня, доктор, но я, естественно предположил… Раз нас познакомила миссис Дженнингс… ну, и ваше звание… и вообще…

Он продолжал улыбаться, но улыбка была сочувственной, а не насмешливой. Мое смущение не показалось ему забавным.

– Вполне естественно. В эту ошибку впадали и некоторые ваши сограждане моей крови. Нет, я имею степень почетного доктора правоведения Кембриджского университета. Предмет, которому я себя посвятил, – антропология, которую я иногда преподаю в университете в Южной Африке. Но антропология включает кое-какие неортодоксальные разделы. И я здесь для того, чтобы применить знания подобного рода.

– В таком случае, могу ли я спросить…

– Безусловно, сэр. Мое призвание, если вольно перевести этот неудобопроизносимый термин, именуется “вынюхиватель колдунов”.

Я все еще недоумевал.

– Но разве это занятие не требует применения магии?

– И да и нет. В Африке иерархия и категории, связанные с данной областью, совсем иные, чем на вашем континенте. Я не считаюсь ни чародеем, ни колдуном, а как бы противоядием от них.

Джедсона что-то смущало.

– Доктор, – спросил он, – но родом вы ведь не из Южной Африки?

Уортингтон указал на свое лицо. Джедсону, в отличие от меня, это что-то, видимо, сказало.

– Ваш вывод верен. Да, я родился в лесном племени к югу от Нижнего Конго.

– Вот как! Интересно. Вы случайно не нганга?

– Из Ндембо, но отнюдь не случайно. – Он обернулся ко мне и вежливо пояснил: – Ваш друг спросил, не состою ли я в оккультном братстве, которое охватывает всю Африку, но ядро его составляют мои земляки. Прошедшие инициации называются нганга.

Джедсон этим не удовлетворился.

– Думается, доктор, фамилией Уортингтон вы пользуетесь удобства ради, а настоящее ваше имя – совсем другое.

– И опять-таки вы правы. Мое племенное имя… Вы хотите его узнать?

– Если вы будете так любезны.

– Оно… – (Я не способен воспроизвести на бумаге прищелкивающее чмоканье, которое он испустил.) – Но поскольку важен смысл, то в переводе оно означает Человек-Который-Задает-Неудобные-Вопросы. Или, если вольно передать дух, а не букву, оно равнозначно значению слова “прокурор”, указывая на племенную функцию. Но мне кажется, – продолжал он с обезоруживающей мягкой улыбкой, – вам оно подходит даже больше, чем мне. Могу ли я подарить его вам?

И тут произошло нечто, абсолютно мне непонятное, коренящееся, видимо, в каком-то африканском обычае, глубоко чуждом нашему мышлению. Я хотел было засмеяться шутке доктора, не сомневаясь, что он сострил, как вдруг Джедсон ответил с полной серьезностью: – Принять его для меня великая честь.

– Это ты оказываешь мне честь, брат мой.

С этого момента, когда бы мы ни находились в обществе доктора Уортингтона, он неизменно называл Джедсона африканским именем, которое, по его словам, принадлежало ему самому, а Джедсон называл его “Ройс” или “брат мой”. Отношение их друг к другу также изменилось, словно передача имени действительно превратила их в братьев со всеми привилегиями и обязательствами, которые подразумевает такое родство.

– Но ведь я не лишил вас имени, – сказал тогда Джедсон. – У вас есть и третье имя, настоящее?

– Разумеется, – ответил Уортингтон, – но упоминать его надобности нет.

– Естественно! -отозвался Джедсон. – Неназываемое имя. Так приступим?

– Да, конечно. – Уортингтон повернулся ко мне. – Найдется ли у вас помещение, где я мог бы приготовиться? Достаточно самого небольшого.

– Тут вам будет удобно? – спросил я, открывая дверь умывальной, примыкавшей к моему кабинету.

– Вполне, благодарю вас, – ответил он, забрал портфель и закрыл за собой дверь. Пробыл он там не меньше десяти минут.

Джедсон не был расположен к разговорам. Он только посоветовал мне предупредить секретаршу, чтобы она никого к нам не впускала и не входила сама. Мы просто сидели и ждали.

Наконец доктор Уортингтон вышел из умывальной, и я второй раз за день был ошарашен. Культурнейший доктор Уортингтон исчез. Перед нами стоял босой черный африканец ростом в шесть с лишним футов. Могучая грудь колесом бугрилась мышцами под черной кожей, глянцевой, как обсидиан. Его чресла опоясывала шкура леопарда, с пояса свисал кошель, а в руках он держал какие-то инструменты.

Однако мое внимание приковали не они, не фигура воина-атлета, но его лицо. Брови он покрасил белой краской, белая черта надо лбом следовала линии волос, но их я заметил мимоходом. Главным было выражение – мрачное, беспощадное, исполненное достоинства и силы, которых не передать никакими словами.

Глаза свидетельствовали о великой мудрости, но в них не было сострадания – только суровая справедливость, с какой мне бы столкнуться не хотелось.

Мы, белые в нашей стране, склонны недооценивать черных – во всяком случае, я склонен, – потому что видим их вне их культурного наследия. У тех, кого мы знаем, оно было отнято десяток поколений назад, заменено насильственно навязанной псевдокультурой. Мы забываем, что у черных была собственная культура, более древняя, чем наша, с более стойкой основой, так как опиралась она на человеческие способности и силу духа, а не на дешевые фокусы механических игрушек.