Дэниел Галуи - Слепой мир. Сборник

— Так что мы решим с Холом? — спросил Карр.

Коллинзворт пожал плечами и встал:

— Теперь это уже не имеет значения.

На мгновение хищные черты Карра выразили удивление, но потом он улыбнулся.

— Вы правы, конечно. Или мы уничтожим симулятор через полчаса, или наша попытка провалилась. Что бы ни пытался отныне делать Хол, он ничего не сумеет изменить.

Он прошел в глубину зала и быстро отдернул занавеску, закрывавшую огромный экран. Я понял, что должен уяснить, почему мое предсказание произвело такое впечатление на Коллинзворта. Карр нажал на кнопку, и зал тотчас же наполнился ужасающим шумом, а на экране начали быстро мелькать темные и светлые пятна.

Вскоре камера стала передавать общий вид зданий «Реако», окруженных целым морем дипломированных социологов, идущих на приступ главного входа. Там их встречали дубинки и лазерные пистолеты полиции. Живая стена сочувствующих помогала закрывать вход.

Озвученные аэрокары кружились, как ястребы, выливая на толпу призывы Сичкина поддержать защитников. Он напоминал им, что Симулакрон-3 является самым большим благодеянием для человечества, а силы зла поклялись его уничтожить.

Парализующие лучи лазерных пистолетов создавали в радах атакующих широкие бреши, заполненные неподвижными телами. Но резервы социологов были неисчерпаемы, и упавших тут же заменяли другие. На заднем плане я увидел аэробусы, доставляющие подкрепление.

Здания «Реако» окружал сверкающий ореол, образованный снарядами, разбивающимися о защитное поле.

Вернон Карр с тревогой следил за развитием событий, подчеркивая взмахами руки каждую атаку. Он не переставая повторял:

— Мы их победим, Эвери, мы их победим!

Коллинзворт и я молча переглядывались.

Меня развитие событий интересовало мало. О, конечно, это была решающая битва между двумя лагерями! От ее исхода зависело существование целого мира — симулэлектронной вселенной, потому что, если социологам удастся уничтожить симулятор Фуллера, Манипулятор Высшего Мира будет удовлетворен и пощадит свое создание.

Но, возможно, из-за того, что ставка была слишком велика, мне не удавалось сосредоточиться на перипетиях битвы. Или же, может быть, в сложившихся обстоятельствах я знал, что он скоро подсоединится к Эвери и что это будет концом нас обоих.

Я вышел через дверь, которую Карр оставил открытой, и машинально направился к лифтам.

По неподвижной дорожке я направился к стоянке. Проходя мимо здания, на стене которого огромный экран показывал те же события, я отвернулся. Я не желал знать, как проходит сражение. Немного не дойдя до стоянки, я замедлил шаг перед психорамой и остановился перед афишей, сообщавшей: «Раджир Ройаста — величайший демонстратор стихов нашего времени!» Я с трудом понимал то, что читал. Мой мозг представлял собой спутанный клубок самых жутких мыслей. Убегать было бесполезно, поскольку было невозможно спрятаться. Меня могли подвергнуть эмпатическому подсоединению или депрограммировать где угодно. Я взял в кассе психорамы билет и вошел в зал.

Там я уселся на первое попавшееся свободное кресло в одном из рядов, окружавших сцену, вращавшуюся в центре. На сцене восседал Раджир Ройаста, великолепный в своем восточном костюме и тюрбане; скрестив руки на груди, он осматривал зал магнетическим взором. Игра света и тени на его суровом смуглом лице подействовала на меня успокаивающе, и я надел шлем участника.

Мне не нужно было закрывать глаза, чтобы влиться в самую сущность поэзии Ройасты. Поток сверкающих драгоценностей возник перед моими глазами. Блеск рубинов и сапфиров, бриллиантов и жемчуга заставил меня забыть об электронно-телепатическом характере представления.

Самоцветы отбрасывали сверкающие блики, яркими пятнами ложившиеся на песчаное морское дно, по которому ползала всякая живность. Потом, подобно пасти гигантского дракона, открылся темный провал, полный самых фантастических драгоценных камней.

Я буквально ощущал, как вода обтекает мою кожу, испытывал горькое одиночество морских глубин, ужасающее давление масс воды.

Потом резкий переход вырвал нас из этих глубин и перенес в бесплодную огненную пустыню.

Единственное понятие, остававшееся при таком резком переходе, было понятие о какой-то несравненной драгоценности. Постепенно этот драгоценнейший из камней начал превращаться в ярко-алый цветок с пышными лепестками и резким запахом.

Гипнотическая сила проекции Ройасты была такова, что меня перенесло в самую сущность стихов. Я сразу узнал цитату:

«Элегия» Грея, конечно.

Теперь взгляд погрузился в пышную растительность на берегах марсианского канала, в водах которого кишело огромное количество…

Внезапно поэтическое представление прервалось, в зале зажегся свет, и четыре экрана окружили Ройасту. Они показывали репортаж о положении в «Реако».

Было похоже, что порядок частично восстановлен. Социологи отступали перед парализующими лучами тяжелых лазеров, установленных на крыше.

Вмешались федеральные войска. На крыше было уже полно солдат, и они все прибывали и прибывали на армейских воздушных грузовиках.

Ассоциация проиграла.

Манипулятор проиграл.

Высший Мир провалился в своей последней попытке уничтожить симулятор, не переходя границ правдоподобия. Манипулятор больше не мог рассчитывать на свою систему стимуляции ответов наших исследователей общественного мнения.

Я знал, что это означает.

Весь мир будет стерт, чтобы позволить создать новый симулэлектронный комплекс программирования поведения.

Я снял ставший бесполезным шлем и некоторое время сидел не двигаясь, не глядя вокруг и думая о том, когда это произойдет. Всеобщее депрограммирование будет немедленным? Или же Манипулятор должен будет сначала посоветоваться с группой экспертов или с дирекцией?

Я утешал себя мыслью, что не персонально меня уничтожат после эмпатического подключения. Если будут стерты все цепи, я лишь разделю общую судьбу, вот и все.

Но как раз в тот момент, когда я уже почти убедил себя, что мне больше не надо бояться особого отношения со стороны Манипулятора, яркие детали психорамы вдруг утратили четкие очертания и ряды кресел завертелись вокруг в бешеном танце. Согнувшись под ужасающей тяжестью неисправного эмпатического подсоединения, шатаясь, я добрел до выхода. Море, бушующее у меня в ушах, превратилось в гром, раскаты которого постепенно стали похожи на… неужели это оглушительный хохот?