Зубачева Татьяна - АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2

Дальше они пили чай, и разговор шёл уже беспорядочно, перескакивая с одного на другое. Парни очень старались говорить больше по-русски. Жариков подсказывал, переводил, осторожно поправлял. Однако же, как за русский взялись, неужели… неужели решили уже навсегда связаться с Россией? Интересно. Но это потом. У Криса получается лучше, но Эд его нагоняет. Если это и у остальных… раньше к русскому языку многие относились, скажем так, небрежно. Ругань сразу выучили и почти в полном объёме, даже свои конструкции изобретают. Многое понимают, но говорить то ли стесняются, то ли не стараются, обходясь мимикой и жестикуляцией. Очень интересно.

Крис поймал изучающий взгляд Жарикова и улыбнулся.

— Всё будет хорошо, Иван Дормидонтович. Если Гэб захочет жить, то выживет.

— А Чак? — спросил Жариков.

— Он злой, на злости держится, — ответил Эд.

— Да, — кивнул Крис. — Злые сами не умирают, их кончать надо.

— Крис!

— Чак выживет, — убеждённо сказал Крис. — Руки не поднимаются, а нас поливал… Ну, когда мы перекладывали его.

— Я не слышал, — удивился Жариков.

Парни рассмеялись.

— Камерный шёпот за два шага не слышен, — объяснил Крис и повторил: — Он выживет.

— А как он потом будет жить? — задумчиво спросил Жариков.

Крис пожал плечами, переглянулся с Эдом.

— Ну, не знаю. Может, и восстановится у него.

Эд кивнул.

— Да. Мы думали уже. Ведь, — он замялся, подбирая слова, — ну… ну, как сказать, Крис?

— Членом не только трахают, — не очень уверенно сказал Крис и, не увидев протеста Жарикова, продолжил смелее. — Остальное же мы можем. И в душе там, или на массаже трогаем и ничего. Слайдеры вон верхом ездили. Так, может, и у него… у них. Убивать не смогут, а остальное всё… пожалуйста.

— Молодец! — искренне восхитился Жариков. — Какие же вы молодцы оба. Спасибо, парни.

Крис и Эд одновременно расплылись в широчайших обаятельных улыбках. Мир стал окончательным, и об их визите в палату Гэба речи больше не будет. А значит, и самое опасное — их обман — тоже похоронен.

И разговор снова ушёл на всякие мелочи госпитального быта. После Хэллоуина парни избегали выходить в город, предпочитая свободное время проводить в госпитале. В общем, занятия они себе находили. В тренажёрном зале, в библиотеке, на курсах, куда ходило большинство. В закутке между лечебными корпусами они сделали себе что-то вроде крохотного стадиончика и там, несмотря на наступившие холода и дожди, всё время кто-то крутился, подтягивался и отжимался. Ещё весной им показали футбол и волейбол, и это тоже дало занятия вплоть до полуофициальных матчей.

О Гэбе и Чаке они больше не говорили. На рассвете все вместе сходили посмотреть на них. На этот раз спал и Гэб. Когда Жариков заходил в палаты, парни оставались в коридоре, но ни в их позах, ни в последующих высказываниях никакой враждебности, как, впрочем, и сочувствия, Жариков не заметил, только спокойная деловитость. Ну, раз парни обещали, то так и будет. Слово они держать умеют, в чём Жариков уже неоднократно убеждался.

…опять туман. Белый плотный. Тёмные полосы стволов. И тихий, как шёпотом, свист.

— Мама, что это?

— Не что, а кто. Это синички, Серёжа.

— А они добрые?

— Пей молоко, а я тебе расскажу про синичек.

— А мне?

— И тебе. Пейте.

Аня утыкается носом в большую фарфоровую чашку, так что её короткие толстые косички торчат кверху. Не отрываясь от своей чашки, он тянется к ним.

— Не приставай к Ане.

— Я не пристаю.

— Пристаёшь, — заявляет Аня, встряхивая косичками. — Мама, он пристаёт.

Он вздыхает. Мама смотрит на них, качает головой и улыбается.

— Не ссорьтесь. А то я не буду рассказывать.

Мама всегда так. Чуть что "не буду рассказывать". И папа. Папа тоже интересно рассказывает…

…— Увидев смерть друга, Ахилл обезумел.

— Гаря, что ты ему рассказываешь?

— Троянскую войну, Римма.

— Тебе мало той войны, что есть?

— Папа, а бывает так, чтобы войны не было?

— Вот, пожалуйста!

— Ну, устами младенца…

— Я не младенец!

— Сергей, цепляться к словам неинтеллигентно…

…Красное круглое личико, круглый рот и противный режущий уши крик.

— Мам, она опять плачет! Ну, мама же!

— Конечно, плачет. Он ей рожи показывает.

— У-у, ябеда…

…— Здравствуйте, дети.

— Здравствуйте, здравствуйте, — кричат они на разные голоса.

Русоволосая женщина в зелёном платье смеётся.

— Ну, не все сразу. Вы же теперь ученики. Меня зовут Валентина Леонидовна. А сейчас каждый из вас чётко скажет, как его зовут. Полным именем.

— Это с отчеством?

— Конечно, — она заговорщицки им улыбается. — Вы же русские, — и уже строго: — Если вы хотите что-то сказать, поднимите руку. Всё понятно?

Они кивают.

— Вот и молодцы. А теперь… А тебя как зовут?

Он встаёт.

— Сергей Игоревич Бурлаков…

…Сергей Игоревич Бурлаков. Это я. Я живу в Грязино, Песчаная улица, дом двадцать шесть. Мою маму зовут Римма Платоновна Бурлакова, а папу Игорь Александрович Бурлаков. У меня две сестры. Аня и Мила. Мила ещё маленькая и в школу не ходит. А Аня учится.

— Мама, проверь. Всё правильно?

— Правильно, но грязно. Перепиши, пожалуйста.

— А Анька не переписывает.

— Она аккуратнее тебя. Перепиши.

— Вот допишу до конца, тогда и буду переписывать. Мам, я напишу, что Милка приставучая?

— Зачем?

— Нуу…

— Лучше напиши, какая она хорошая и что ты её любишь.

— Надо мной тогда смеяться будут.

— Нет, тебе будут завидовать, что у тебя такая хорошая младшая сестра, а ты хороший брат.

— Хороший брат! — фыркает Аня, кладя перед мамой свою тетрадь. — Разве он хороший?

— Другие ещё хуже, — возражает он, садясь снова за сочинение.

И мама смеётся. А вечером рассказывает об этом папе. И все смеются…

…— Папа, а было, что войны не было?

— Было, Серёжа.

— И будет?

— И будет. Всё имеет начало, расцвет и конец.

— Всё-всё?

— Всё-всё, — смеётся папа и взъерошивает ему волосы, проводя пальцами по его голове от затылка ко лбу.

— Значит, если меня не было, то потом и не будет?

И внимательные, ставшие очень серьёзными папины глаза…

…— Серёжа, скорее.

— Ну, мам, это же далеко.

— Это на Дальней, — кивает Аня. — Вот увидишь, мама, наш квартал не затронет.

— В подвал, — командует мама. — Аня, следи за Милой и Серёжей.

— За собой я сам послежу, — бурчит он, слезая по шаткой лестничке.

Ясно же, что это обычная облава-прочёсывание. Можно и не паниковать. Но мама…

…— Мама, я погуляю?

— Нет.

— Ну, а во двор?

— Нет.

— Ну, я с Анькой.

— Нет.

Мамин голос непривычно жёсткий. И жаркий шёпот Ани.

— Ты совсем глупый! Сейчас нельзя гулять.

— Почему?

— Это же оккупация! Облавы…