Зубачева Татьяна - АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2

Не желавшие связываться с бабьём стирали себе сами в умывальной или в бане, а то и в грязном ходили. Таких тоже хватало.

И сейчас не успел Эркин закрыть за собой дверь и проморгаться в пахнущем мылом парном тумане, как с десяток голосов уже на все лады звал Женю, Женьку, Морозиху, мужик ейный пришёл, позовите там, никак в сушке она…

Только этот весёлый русский гомон и отличал эту прачечную от той, в имении. Даже запахи те же — коричневого рабского и жёлтого хозяйского мыла. Только здесь их называли жёлтое — бельевым, а коричневое — грубым.

Вынырнула из облаков пара Женя, с выбивающимися из узла прядями волос, в летней кофточке без рукавов и старой юбке.

— Ой, Эркин, давай сюда, — она взяла узелок и развернула его лицом к двери. — Иди-иди, парно тут, чего тебе в духоте.

— Ой, чего ж ты его гонишь? — рослая черноволосая красавица с выпирающими из выреза кофточки грудями озорно подмигнула ему. — Давай, уж раз пришёл, и тебя простирнём. Отмоем — так уж отмоем, будешь беленьким да румяненьким.

Эркин встретился с ней глазами и улыбнулся.

— Чёрного кобеля не отмоешь добела, неужто не слыхала?

— А это по прачке глядя, — подбоченилась та. — Не бойсь, Морозиха, от раз аего не убудет.

Женя рассмеялась вместе со всеми. Рассмеялся, показывая, что понял шутку, и Эркин.

Так под общий смех он уже было вышел, как его догнал голос Жени.

— Эркин, Эркин!

Он резко бросился назад.

— Что?!

— Помоги нам, мы поднять не можем, — потянула его за рукав вглубь прачечной Женя.

Нужно было раздвинуть стоящие на плите баки, поднять с пола и втиснуть между ними ещё два, наполненных водой и бельём. Не такие уж они и тяжёлые, но не по женским силам. И ручки неудобные, непонятно даже под какую руку сделаны.

Эркин снял куртку и огляделся. Куда бы её положить, чтоб не на мокрое?

— Женя, подержи, ладно? — она взяла куртку. — И тряпка есть какая?

Несколько рук сразу протянули ему тряпки. Он выбрал, на его взгляд, самую надёжную и взялся за работу.

Сначала ему пытались помогать, но, увидев его напряжённо сведённые брови и сжатые губы, только указывали, что и куда ставить, хотя и эти указания он, как излишние, оставлял без особого внимания.

— Ага, ага…

— И вот сюда его…

— А этот подними…

— И этот…

— Ой, Женька, до чего ж он силён у тебя!

— Это ж как мужика откормить надо!

— Вот эту дурынду ещё, милок, подними.

Эркин этот гомон не слушал: он и сам видел, что и куда ставить.

— Ну вот, — он выпрямился и вытер рукавом мокрый не так от пота, как от пара лоб. — Всё?

— А может, — это всё та же грудастая, — ещё кой-чего поднимешь?

И залилась звонким смехом, перекрывшим женский гомон.

— Ой, покраснел! — ахнул кто-то.

— Женька, не тушуйся, что останется, тебе отдадим!

— В конвертике!!

В первый момент Эркин действительно испугался, потом рассердился на себя за свой страх, оттого и покраснел, а потом… потом рассмеялся со всеми.

— Больно много меня одного на всех вас!

— Ай, молодец какой! — восхитилась одна, совсем седая и морщинистая. — На тебя такого посмотреть и то в утешение.

— Ой, прибедняйся, старая! — кричала ей другая. — Тебе не посмотреть, а чего другого охота!

— Я сейчас мужика твоего сюда пришлю, — пообещал Эркин, забирая у Жени куртку и пробираясь между корытами к выходу.

— Да на хрен он ей нужен, когда ты здесь?!

— Свой всегда под боком, а…!

— А у чужого…!

— Ага, в чужой миске каша гуще!

— А у чужого мужика больше и твёрже!

Тут грудастая завернула такое, что Эркин не выдержал. Он обернулся, увидел смущённую, покрасневшую до слёз Женю и быстро, сам не ожидая от себя такого, притянул её к себе, зажал ей уши своими ладонями и ответил одной из длинных английских фраз, какими спальники переругивались со спальницами.

После секундной паузы — не все настолько знали английский — прачечная заорала и завизжала так, что Эркину стало ясно: победа за ним! Он отпустил Женю и выскочил наружу. Натянул на разгорячённое тело куртку и побежал. Сейчас главное — не стоять. Зимним ветром прохватит по мокрому телу — не миновать Пустыря, а то и Оврага. Сейчас к себе, растереться…

Он влетел в свою комнату, быстро, ни на что не глядя, бросил на вешалку куртку, стянул рубашку и крепко растёрся насухо полотенцем. И уже спокойно, удовлетворённо ощущая, как горит на спине и плечах кожа, повесил и расправил полотенце, пощупал брошенную на кровать рубашку. Нет, не мокрая, так… даже не сырая, на теле высохнет. Он оделся и, уже застёгивая пуговицы, увидел, что не один.

На пустой кровати у окна сидел… чужой. Вернее… нет, ни в одежде — самая обычная синяя в чёрную клетку рубашка, обычные тёмные брюки, ботинки, ни в позе — сидит на кровати, уперев локти в колени, а подбородок в сплетённые пальцы, ни во внешности — продолговатое лицо, серо-голубые чуть прищуренные глаза, будто припорошенные серой пылью коротко подстриженные волосы, мягкое лицо, хотя видно, что недавно худым был, голодал, наверное, что тоже обычно, — во всём этом не было ничего необычного, но Эркин насторожился. И почему этот… всё-таки чужак матрац развернул, а бельё и одеяло не тронул. И куртка не на вешалке, а лежит рядом, кожаная, на меху, с блестящими молниями застёжек. Не по лагерю куртка.

— Здравствуй, — сказал по-русски мужчина. — Ты Эркин Мороз?

— Здравствуйте, сэр, — почему-то Эркин ответил по-английски и назвал чужака сэром, как никого в лагере не называл, если не считать тот случай с лейтенантом.

— Ты хочешь говорить по-английски? — удивился мужчина.

Эркин неопределённо повёл плечами и сел на свою кровать.

— Ну, как тебе удобнее, — кивнул мужчина.

Если он ждал вопроса от Эркина, то ждать бы ему пришлось долго. Нет, конечно, самый первый и естественный вопрос: "Ты что, новенький?" — так и вертелся на языке, но Эркин упрямо молчал. И мужчина начал первым.

— Меня зовут Никлас, — заговорил он по-английски. — Мне надо поговорить с тобой. Я, — он улыбнулся, — специально приехал.

Эркин не ответил на его улыбку. После шуток в прачечной, после того, как он понял, что Женя простила его, ощутил, что его руки не противны ей, после утренней прогулки, было так трудно держать лицо неподвижным, но ему приходилось справляться и не с таким.

— Ты не хочешь говорить? — опять улыбнулся Никлас. — Не доверяешь мне? Или всем белым?

Улыбка у него не злая, мягкая, но Эркин не верил ей. В комнате установилось молчание. И почему-то не было ни Грега, ни Романа, ну, Фёдор с утра ушёл в город, Ив наверное гуляет с Призом за забором, а эти-то где? Обычно после обеда они до ужина спят или так лежат.

Резким рывком распахнулась дверь, и на пороге встал Ив, крепко держа за ошейник Приза, молча дыбящего шерсть на загривке. По лицу Никласа скользнули, мгновенно сменив друг друга, удивление и узнавание.