Зубачева Татьяна - АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2

— Да, Сторм ловок. Как вы думате, Ник, какие козыри у него ещё в рукаве?

— Предъявлено два. Рассел Шерман и Джен Малик. Я думаю, больше ничего нет. Об Исследовательских Центрах надо спрашивать Шермана.

Михаил Аркадьевич задумчиво пририсовал спирали хвостик и улыбающуюся кошачью мордочку.

— Сторма вы считаете отработанным?

— Какая-то информация там ещё есть, устаревшая, конечно, но… — Никлас пожал плечами. — С ним рвётся поработать Золотарёв. Хочет реабилитироваться.

— Пусть работает, — согласился Михаил Аркадьевич. — Здесь и додавит, и ничего не испортит. Теперь Шерман.

— Да, с Шерманом сложнее. Мороз испугался фотографии.

— Шермана?!

— Да, отца. Вы бы слышали, с каким… ужасом он произносит "учёный", "исследования". Шермана называли Большой Док и Большой Учёный. Для Мороза это клички.

— Понятно. Доктор Шерман работал со спальниками, не так ли?

— Думаю, его исследования были шире. И не только в области физиологии. Здесь, я думаю, вполне можно задействовать парней из госпиталя. Всё-таки Мороз последние пять лет уже не был спальником, многое и забылось, и изменилось. И не хотелось бы его снова отрывать от семьи. А посвящать в такие детали его жену тем более совсем не нужно.

— Понятно, — на листе чуть пониже и левее закручивалась новая спираль, неуловимо схожая и в то же время отличная от предыдущей. — Что ж… На мой взгляд вполне разумно. Вы сразу обратитесь к парням?

— Нет. Я уже думал об этом. Сначала поговорю с доктором Жариковым. Имеет смысл передать ему литературу Шермана и уже после этого выходить через него на парней.

— А не через Аристова?

Никлас покачал головой.

— С физиологией на сегодняшний день вопросов меньше, чем с психикой. Аристов хирург, а Жариков психолог. Широкого профиля.

— Он сейчас очень занят.

Никлас почувствовал, что краснеет под внимательным взглядом Михаила Аркадьевича.

— Вы видели их, Никлас?

Он молча опустил глаза. Надо объяснить, а он даже просто говорить об этом не может. Но кто же думал, что так всё завяжется, что прошлое… вдруг станет почти настоящим. И вдруг тихий, но такой… неожиданно точный вопрос:

— Вы поэтому настаиваете на выписке?

— Да, — сразу ответил Никлас и почувствовал, что отпустило и он может говорить. — Тогда меня… пытали они. Может, не эти самые, но…

— Вы видели их? — повторил Михаил Аркадьевич.

Никлас с усилием поднял глаза.

— Нет. Я… пришёл в их корпус, даже дошёл до их отсека и повернул. Не смог. Я… я не хочу мести, глупо мстить ударившей тебя дубинке. Но и находиться рядом с ними я не могу. И я думаю, нет, я уверен, что и к ним, к их… дрессировке доктор Шерман приложил руку.

— Что ж, — у спирали появились собачья или скорее крысиная мордочка, но почему-то с заячьими ушами и павлиний хвост, — не лишено… совсем не лишено. Хорошо. Займитесь Шерманами, Никлас, обоими. С Морозом вы отработали удачно. Давайте ещё раз пройдёмся по Расселу и наметим линию.

Пока Михаил Аркадьевич говорил, Никлас окончательно успокоился. И дальнейший разговор шёл уже исключительно в деловом тоне.

Ив лежал на спине, глядя в потолок. Сонная уютная тишина. Сопящая, похрапывающая, дышащая. Живая тишина. И блаженное чувство безопасности. Да, вот оно, здесь он в безопасности. И он не один. Ничего нет хуже одиночества…

…Голая продуваемая из конца в конец равнина. Чёрное небо с крупными яркими звёздами. Чёрный камень с белыми прожилками снега, набившегося в трещины. И он на этой равнине. Идёт, падает, снова встаёт и идёт. Хаархан. Мёртвая земля. Лагерный финиш. Как он сюда попал? Куда он идёт? Он один, один на всей земле. Всех убили, всех, всех, всех… "Слоёный пирог". Рядовые убили лагерников, офицеры рядовых, спецкоманда офицеров, спецкоманду… Кто убивает спецкоманду? "Слоёный пирог", трупы слоями и потом из огнемётов… А огнемётчиков? Кто будет убивать огнемётчиков?…

…Ив рывком сел на кровати, огляделся и снова лёг. Нет, все спят, даже этот… Мороз на соседней кровати. Странное имя — Эркин. Индейское, наверное. И все зовут его просто Морозом. Странно, что не проснулся. У спальников сон чуткий…

…Спрашивать о чём-либо отца бывает опасно, и он старается говорить спокойно.

— Зачем он мне?

Отец насмешливо разглядывает его.

— Не собираешься ли ты остаться девственником?

Он чувствует, как кровь приливает к щекам, и, может быть, от этого срывается.

— О какой девственности ты говоришь? Ты же сам ещё когда отвёл меня в Палас и купил мне спальницу.

— Правильно, — кивает отец. — Но я не хочу, чтобы ты был привязан к чему-то одному. Привязанность — это привязь. Поэтому сейчас у тебя будет спальник. Он опытен, и у тебя не возникнет затруднений. Женщина — помеха в нашей работе. Мужчина всегда надёжнее.

Он молча опускает голову…

…Так в его жизнь вошёл Лаки, Счастливчик. Трёхкровка. Его ровесник. Да, по годам они были почти ровесниками. Но он — мальчишка, а Лаки — опытный, вработанный, взрослый, хотя старше всего на год. Он уже старался не показывать… своё отношение к Лаки. Сладкую ведь отец продал именно из-за этого. Лаки хорошо пел. И танцевал. И не смеялся над его гимнастическими упражнениями, даже очень умело страховал на снарядах. И чистил клетки с его птицами. И помогал вычёсывать и кормить собак. Даже огромного Арийца, которого боялись все рабы. Ариец был специально натаскан на цветных. Но он приказал Арийцу не трогать Лаки, и тот даже ни разу не зарычал. И Лаки охотно слушал его рассказы. Ночью в постели они много разговаривали. Вернее, он говорил, а Лаки слушал. Сладкая сразу лезла с поцелуями, гладила его, и он забывал обо всём. А Лаки никогда не лез первым. Он рассказывал Лаки вычитанное из книг, а чаще выдуманное им самим. Он старался скрывать, но отец всё равно узнал. Нет, скорее донесли. Доносчиков в доме хватало с избытком. И Лаки не продали. Лаки убили. На его глазах. И сделали это два отцовских раба-телохранителя. Больше ему никого не покупали. Отец потребовал, чтобы дважды в неделю он ходил в Палас. Как все. Чередуя спальников и спальниц. Как на медосмотр. Он и относился к этому теперь так же. Как к нудной, не очень приятной, но и не слишком противной обязанности. Отец догадался и об этом. И сказал:

— Ты взрослеешь. Это приятно.

Он поблагодарил отца безлично-вежливой уставной фразой. Насмешки и замечания отца его ещё трогали, а похвалы… нет, он давно стал к ним равнодушен. Надо спать. Лаки не вернуть. Как не вернуть никого из убитых. Безвозвратные невосполнимые потери. Необратимые потери. Сколько их у него? Самая первая, которую он заметил, понял и осознал. Да, это Гленна, его няня, ирландка из Аризоны, рыжая веснушчатая, строгая и смешливая сразу. Она всегда была рядом, всё знала, всё умела, с ней было спокойно и весело. Ему исполнилось пять лет, когда Гленна исчезла из его жизни. Он проснулся утром и позвал её обычным: