Зубачева Татьяна - АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2

…— Я рад, что ты становишься самостоятельным, — отец, сидя напротив, смотрит на него насмешливо блестящими глазами. — Не скажу, что одобряю твой выбор. Но всё равно, рад.

— За меня или за себя? Что наконец избавился от такой обузы.

— Обузы? Да, ты прав. Мне теперь будет легче.

— И ты наконец женишься, — усмехается он.

— Это не твоя проблема, Рассел. Я оплачиваю твоё обучение…

— Начну работать, верну, — перебивает он отца. — Мы об этом уже говорили. Не беспокойся, я проживу.

— С чего ты взял, что я беспокоюсь? — отец подчёркнуто удивлённо пожимает плечами. — У меня свои проблемы, у тебя свои. И не надо мешать. Разумеется, ты можешь приезжать на каникулы и праздники.

— Я предупрежу о возникновении такого желания. Не думаю, что оно скоро появится.

— Меня это устраивает, — кивает отец.

И молчание. Стук колёс, плавное покачивание и летящая за окном земля.

— Ты сейчас в столицу?

— Нет. В Русскую зону. Там выявлено много помесей, хочу посмотреть контингент.

— Не мелко для тебя, отец? Это работа надзирателя.

— Не дерзи. Сортировку надзирателю не поручают. Невыгодно. Тем более для отбора племенного материала, — отец задумчиво глядит в окно, усмехается. — В университетском городке студенток мало и Паласа нет, тебе придётся ездить…

— Я слишком хорошо знаю, — опять перебивает он, — как они делаются, чтобы меня это привлекало.

Взгляд отца становится жёстким.

— Ты не должен выделяться. Будь как все.

— Да, я знаю, — он повторяет привычные отцовские слова. — Бравада неуместна.

— И невыгодна, — отрезает отец…

…Рассел развернул газету. "Вестник Джексонвилля". Глупая провинциальная болтовня. Ладно — остановил он себя — не заводись. Всё равно её никто не читает, только объявления. А вкладыш комиксов для цветных, как и предсказывал Хьюго, пользуется успехом только у белых дураков. В купе он один, прикрываться газетой не от кого. Сиди, смотри в окно и вспоминай…

…— Я не понимаю твоего беспокойства.

— Отец, война проиграна.

Отец пожимает плечами. Они сидят в холле у камина в глубоких уютных креслах. Коричневые с вытканным узором шторы прикрывают светомаскировку на окнах, от камина мягкий приятно-красный свет.

— Я не вижу причин для беспокойства.

— Отец, из-за чего мы воевали с русскими? Все эти территориальные споры и претензии — чепуха. Они против рабства. И победив, они освободят рабов. Питомники, распределители, Паласы… ничего этого не будет.

— И тебя это волнует?

— А тебя нет?

И снова пожатие плечами.

— Конечно, мне жаль, что моя работа… так закончится. Но…я начну другую. Я решал и решил одну проблему. Теперь буду решать другую.

— Реабилитации?! — догадывается он.

— Да. Я всё рассчитал, Рассел. Пока я делал спальников и… не будем вдаваться в детали. Так тогда мне давали всё. Давала Империя, потому что ей были нужны спальники и многое другое, что мог дать только я. Русским не нужны спальники. И уже они мне дадут всё. Для моей новой работы. Я решу проблему реабилитации, Рассел. И русским будут нужны и другие мои работы. Но поговорим о спальниках, — отец отхлёбывает коньяк и улыбается. — Нет, Рассел. Я нужен. Я один знаю весь процесс, рецептуру, методику… Мне нечего бояться русских. И не четыре спальника, а все Паласы будут в моём распоряжении. Это будет большая интересная работа. А попутно продолжатся те, другие, которые нужны всем и всегда. Разумеется, — отец подмигивает ему, — тебе найдётся место.

— Облучение необратимо.

— Необратима только смерть, Рассел. И то… пока я не брался за эту проблему. Но потом… посмотрим…

…Рассел скомкал газету, открыл окно и выбросил комок. Ворвавшийся ветер ударил его по лицу. Он закрыл окно и сел на своё место. Что толку в этих воспоминаниях? Как и в любых других. Смерть необратима. А вон и Гатрингс на горизонте.

Бумаг было много. Анкеты, заявления, ещё что-то. Сидя за столом у стены, Женя писала, писала и писала. То сверяясь со своей метрикой, то шёпотом спрашивая Эркина. А он словно впал в какое-то оцепенение, изо всех сил стараясь не дать прорваться наружу внутренней дрожи. Он отвечал на вопросы русского офицера и Жени, двигался, улыбался, но это был не он, а кто-то другой. Слишком это странно, непривычно, невероятно.

— Эркин, а отчество?

— Андрей сказал: Фёдорович.

— Хорошо, — кивает Женя, старательно выписывая русские буквы.

Алиса стоит у стола и смотрит, как она пишет, потом вздыхает. Так, что Женя поднимает голову и улыбается ей. И увидев эту улыбку, Алиса прислоняется к Эркину, а потом забирается к нему на колени. Он же не пишет, ему она не мешает. И у Эркина обрывается сердце, но офицер молчит. Не видит? Эркин осторожно косится на русского. Улыбается?! Значит… значит…

— Эркин, дата рождения?

Он вытягивает правую руку, засучивая рукав.

— Девяносто шестой.

— А дата? Ну, день, месяц…

— Женя, нам считали сразу после Нового Года.

— Первое января, — улыбается Женя. — А место рождения?

— Питомник.

— Нет, это не годится. Я напишу просто Алабама.

Женя встаёт, собирает бумаги и несёт их офицеру. Алиса спрыгивает с его колен и бежит за ней, оглядываясь на него. Эркин встаёт, тоже подходит к столу. Офицер быстро просматривает заполненные Женей бланки.

— Отлично. Всё правильно. Идите сейчас в тринадцатый, там сфотографируетесь и уже с фотокарточками приходите сюда.

— Спасибо. Всем фотографироваться?

— Для метрики не надо. Только на удостоверения. Но, — офицер улыбается, — если захотите, сделаете общую фотографию. Семейный снимок.

— Спасибо, — улыбается Женя и берёт два металлических жетона, поправляет висящую на плече сумочку. — Эркин, пойдём.

Алиса, не выпуская её руки, хватает его за руку, тянет за собой. Так втроём они и выходят в коридор.

В коридоре никого нет, но он уже продышался и осторожно высвобождает палец из цепкой ладошки Алисы. И она, посмотрев на него снизу вверх, хмурится и отпускает его.

Седьмой, восьмой… Нечётные по другой стороне? Да, вот и тринадцатый. Заперто? Женя пробует дверь и стучит.

— Минуточку, — доносится из-за двери.

Эркина снова начало трясти. Но, поймав отчаянный взгляд Жени, он заставил себя улыбнуться.

И тут открылась дверь. Седой мужчина в форме, в очках.

— Заходите. На удостоверения? Пожалуйста.

Женя сбрасывает на стул у стены плащ, поправляет перед зеркалом волосы.

— Эркин, сними куртку. И причешись. Держи расчёску. Алиса, ты посиди пока. Вот так. Умница. Куда идти? Сюда?

Женя уходит за ширму, перегораживающую комнату, а он встаёт на её место перед зеркалом и водит расчёской по волосам, укладывая падающую на лоб прядь, узнавая и не узнавая себя.

— Откиньтесь назад. Вот так. Отлично, — доносится из-за ширмы. — Ну, вот и всё.