Айзек Азимов - Новые Миры Айзека Азимова. Том 5

— А ты знаешь, как установить такой контроль?

— Думаю, да. Должен сказать, что мозг каждого человека каким-то образом входит в контакт с сознанием других людей; возможно, это и является объяснением наших снов, ощущения deja vu [10] Парамнезия, ложная память, когда новые впечатления кажутся уже пережитыми в прошлом (фр.). , неожиданного вдохновения и тому подобных вещей. Однако настоящий перенос, когда два определенных сознания входят в состояние резонанса друг с другом, — задача, требующая для своего решения серьезных усилий.

Я был одним из сотни человек, которые принимали участие в экспериментах. Не имело никакого смысла проверять идеи Сильвы на животных. Только человеческий мозг создает достаточно сильное поле. Возможно, еще дельфины, но как, скажите на милость, вы бы стали с ними работать?

— Почти все сумели добиться резонанса, который можно зафиксировать, — произнес Джон. — Вот ты, например, установил довольно прочную связь в одном определенном направлении.

— С кем? — с интересом спросил я.

— Это невозможно сказать, Герб, — ответил он, — и мы не совсем уверены, насколько точно определили время и место, но нам кажется, что твое сознание вошло в резонанс с кем-то, жившим в Лондоне в 1871 году.

— В Лондоне, в 1871 году?

— Да. Мы не можем проверить это наверняка, пока кто-нибудь не согласится подвергнуться темпоральному переносу. Честно говоря, я сомневаюсь, что нам удастся найти желающих.

— Я готов, — ответил я.

Мне понадобилось достаточно много времени, чтобы убедить его в том, что я не шучу. Мы были старинными друзьями, и он знал о том, как интересовала меня тайна «Г и С», но, боюсь, Джон не до конца понимал, в какой степени я был в ее власти.

А вот Мэри понимала! Она была в восторге.

— Ты представляешь, какая это удача, — сказал я ей. — Ведь «Теспис» поставили в Лондоне в 1871 году. Если бы я неожиданно оказался там в это самое время, я смог бы послушать ее, смог бы…

Эта мысль захватила меня. «Теспис» — первая из четырнадцати оперетт Гилберта и Салливана, слабое произведение, которое, естественно, не пользовалось никаким успехом, но его тем не менее написали Гилберт и Салливан, причем партитура пропала. Пропало все, кроме небольшого хорового вступления, которое было с успехом использовано в «Пиратах из Панзанса», и одной баллады.

Если бы я только мог ее послушать!

— И не только послушать! — с энтузиазмом воскликнул я. — Если бы я мог подержать в руках партитуру и как следует ее изучить. Если бы я мог положить экземпляр в сейф в банке и каким-нибудь образом открыть его сейчас. Если бы я мог…

Глаза Мэри сияли, однако она не потеряла присущего ей чувства реальности.

— Если тебе удастся заполучить хоть что-нибудь из «Теспис», это будет потрясающей находкой, имеющей отношение к наследию Гилберта и Салливана, но я бы не стала уж очень рассчитывать на такую удачу. Если тебе и удастся проникнуть в сознание какого-то человека, жившего в 1871 году, уверен ли ты, что сумеешь заставить его делать то, что нам нужно?

— Можно попытаться, — ответил я. — Он, должно быть, на меня похож, раз наше сознание вошло в такой мощный резонанс, что покрыло расстояние в сто лет. У него должны быть мои вкусы.

— А если с тобой что-нибудь случится?

— Ради достижения некоторых целей стоит рискнуть, — твердо сказал я, и Мэри со мной согласилась; она не была бы моей Мэри, если бы было иначе.

И тем не менее я не стал говорить ей, что существует серьезная опасность мозговой травмы.

— Мы не в состоянии предсказать, насколько велика опасность, — заявил Джон, — и существует ли она на самом деле, пока не проведем эксперимент. Мне не очень хочется, чтобы в нем участвовал мой лучший друг.

— Твой лучший друг настаивает, — проговорил я и подписал все необходимые бумаги, которые подготовили адвокаты компании «Темпоральный Перенос».

Однако я все-таки принял меры предосторожности. Я скрыл от Мэри, на какое число намечен эксперимент. Если произойдет что-нибудь непредвиденное, незачем ей при этом присутствовать. Она собиралась вскоре отправиться — Мэри всегда это делала раз в год — навестить родителей, которые жили в Канаде. И я решил, что это самое подходящее время для того, чтобы попытаться совершить темпоральный перенос.

— Джон будет готов самое раннее к осени, — сказал я ей и изо всех сил постарался продемонстрировать свое огорчение.

Через три дня после отъезда Мэри все было готово. Я не нервничал, даже когда Джон предупредил меня:

— Могут возникнуть неприятные ощущения.

— Джон, — пожав плечами, поинтересовался я, — оказавшись в Англии, я смогу делать все, что пожелаю? Я имею в виду, по собственной воле?

— Это еще один вопрос, на который я не могу ответить ничего определенного, — проговорил Джон, — по крайней мере пока ты оттуда не вернешься — что, кстати, произойдет автоматически. Даже если я скоропостижно скончаюсь и выйдут из строя все приборы питания, резонанс вернет тебя назад. В данном случае мы не зависим ни от каких непредвиденных обстоятельств, потому что твое физическое тело остается здесь. Ты понял?

— Я понял. — Джон был уверен, что если ему удастся сделать так, чтобы я не волновался в начальный момент эксперимента, то снизится вероятность мозговой травмы. Он много раз повторял одно и то же, рассчитывая снять напряжение. — Я смогу делать все, что пожелаю? — снова спросил я.

— Не думаю. Только наблюдать.

— А я буду в состоянии повлиять на историю?

— Тогда возникнут парадоксы, именно поэтому путешествия во времени в обычном смысле нереальны. Ты сможешь посмотреть, вернуться назад со своими наблюдениями и изменить историю с этого момента и дальше — и никаких парадоксов не возникнет.

— Ну, лучше, чем ничего, — проворчал я.

— Конечно, — согласился Джон, — Ты послушаешь свою обожаемую оперетту — уже кое-что!

Кое-что — верно, однако недостаточно. Я же не музыкант и не смогу повторить всю партитуру.

Я утешился мыслью о том, что Джон ошибается или, вполне возможно, просто врет. Если бы возможность воздействовать на историю действительно существовала, ему бы никогда не разрешили продолжать эксперименты. Поэтому Джону приходилось уверенно утверждать, что такой возможности нет, иначе он перестал бы получать деньги на свои исследования.

Привезли мой завтрак, и медсестра, профессионально изображая искреннюю радость, сказала:

— Сегодня вы прекрасно выглядите.

Завтрак был так себе, ничего особенного, но я проголодался, и поэтому горячая овсянка показалась мне вкусной.

Отличный знак, а в голове у меня чей-то голос пропел: «Ну-ну, вот так и устроен мир, и он всегда будет оставаться таким; когда олухи получают высокие титулы, нет места тонкому уму».