Роберт Уилсон - Вихрь

— Будем завтракать, — сказал он с улыбкой.

— Для завтрака поздновато.

— Тогда обед. Я позвонил в номер Эриел. Оррин еще не до конца пришел в себя, но ему лучше. Они идут в здешнее кафе. Предлагаю поискать местечко поприличнее. Потом мы вернемся сюда — я заказал номер на две ночи, но Оррина с Эриел мы можем отправить еще засветло.

«И что будет дальше? — подумала она. — После того, как Матеры благополучно покинут город?»

Жара все не спадала, хотя к вечеру прогнозировали грозу. Сандра надеялась, что дождь принесет прохладу. Небо оставалось серым и раскаленным, на юге громоздились высокие облака, похожие на величественные храмы, тянущие свои шпили к стратосфере, к спасительному холоду.

Предложение Боуза найти для обеда «местечко поприличнее» привело их в ресторанчик у шоссе. Сандра заказала сандвич и не стала обращать внимание на ковбойский декор и агрессивно-жизнерадостное обслуживание. Пока им принесли заказ, успела схлынуть толпа, утолявшая голод в полуденный час, и зал стал похож на опустевший склад. Боуз быстро проглотил свой бифштекс с яичницей, проголодавшись после любовных утех (даже от мысленного употребления этого устаревшего понятия Сандре сделалось стыдно). За кофе она сказала:

— Похоже, нам никогда не узнать, что к чему. Я о тетрадках Оррина: откуда все это взялось, что все это значит для него…

— Нам много чего не дано знать.

— Он-то спрячется, а мы… что нам делать дальше? Ты проверил свой телефон?

— «Сдай жетон и проваливай». Голосовое послание и СМС. Они бы и на телеграмму потратились, если бы знали, где я нахожусь.

— Какие у тебя планы?

— В перспективе или сейчас?

— В перспективе.

— Подумываю о Сиэтле. Там холодно и дождливо.

— Прямо так возьмешь и уедешь?

— А как иначе? — Он поставил кофейную чашку на стол. — Поехали со мной.

Она уставилась на него.

— Господи, Боуз! Ты как ни в чем не бывало говоришь такие вещи…

— Не знаю, конечно, как там у тебя получится с работой. Но мои друзья — это твои друзья. Возможно, в Сиэтле мы сумеем тебе помочь что-то подыскать.

— Я не могу просто так…

— У тебя есть причины задерживаться в Хьюстоне?

— Конечно, есть!

Разве? Ни настоящих друзей, ни шансов трудоустроиться.

— Это Кайл, во-первых.

— Твой брат? Согласен. Но почему не подыскать для него похожее заведение в штате Вашингтон?

— Это такая бумажная волокита!

— Подумаешь, бумажки!

— Попробовать, конечно, можно, но…

Он махнул рукой.

— Прости меня за приступ эгоизма. Просто мы с тобой оказались в одной лодке. Ты ни в чем не виновата. У тебя все шло хорошо, пока не появился я.

Ничего подобного, просто он не в курсе.

— Я очень тебе признательна. — И добавила неожиданно для себя: — Я подумаю.

Теперь она могла строить планы. Осталась без работы — и чувствовала себя как парашютист в свободном падении, могла всем рискнуть, ничем, в принципе, не рискуя.

— Почему тебе все дается так легко? Мне завидно!

— Возможно, я думал об этом дольше, чем ты.

Нет, не в этом дело. Боуз был вообще такой — он был наделен каким-то сверхъестественным внутренним спокойствием.

— Ты не похож на других! — выпалила она.

— В каком смысле?

— Не придуривайся, ты понял, просто не хочешь об этом говорить.

— Знаешь, — ответил он, доставая из кармана бумажник, — мы можем это обсудить, когда увезем отсюда Оррина.

Сандре хотелось переодеться, и она уговорила Боуза подождать под домом, пока она забежит в свою квартиру и соберет самое необходимое. Кроме барахла из гардероба, она захватила паспорт, права и прочие документы. Когда она вернется? Может, уже скоро, а может, вообще никогда. Перед уходом она оглядела квартиру, которая уже выглядела необитаемой, как будто, чувствуя ее намерения, отказывалась считать ее жильцом.

Боуз спокойно дожидался ее внизу, негромко включив в машине музыку «кантри». Она забросила сумку на заднее сиденье и села рядом с ним.

— Не знала, что ты поклонник такой музыки. Звучит так, будто скрипку терзает дворовый кот.

— Как неуважительно! Между прочим, это классический стиль «вестерн», Боб Уиллис и «Техасские повесы».

Именно, что повесы: кто еще станет колотить по консервной банке и дергать одну струну?

— Вот, значит, что удерживало тебя в Техасе?

— Нет, но это единственное, с чем мне жаль расставаться.

Он весело барабанил пальцами по рулю, когда зазвонил телефон. В левом нижнем углу дисплея на панели высветился номер телефона.

— Ответить, — сказал Боуз. Музыка смолкла. — Боуз слушает.

— Это я! — раздался пронзительный женский голос. — Эриел Матер! Полисмен Боуз, это вы?

— Да, Эриел, что случилось?

— Оррин!..

— Что с ним?

— Я не знаю, что с ним! Не знаю, куда он подевался — пошел к автомату купить банку «колы» и пропал!

— Сидите и ждите нас, — распорядился Боуз. — Мы мигом!

Сандра сразу уловила в нем перемену: поджатые губы, прищуренные глаза. Она была права, что он не похож на других — казалось, внутри у него неиссякаемый запас спокойствия. Впрочем, теперь от него веяло не спокойствием, а суровой решимостью.

После операции, как только стала проходить анестезия, когда я находился на рубеже между сном и бодрствованием, я увидел горящего человека: он дергался, пожираемый пламенем, но при этом пристально смотрел на меня сквозь плывущую пелену горячего воздуха.

Это был классический кошмар. Только это был не сон, а воспоминание.

Прежде чем вшить мне лимбический имплантат, бригада хирургов продемонстрировала его мне. Мой ужас они наверняка расценили как предоперационную тревогу.

«Узел» представлял собой гибкий черный диск шириной в несколько сантиметров и толщиной меньше сантиметра. Он был покрыт россыпью бугорков размером с булавочную головку, из которых при должном кровоснабжении от окружающих капилляров должны были начать расти искусственные нервные волокна. Почти сразу после установления имплантат устанавливал связь с Сетью, за считанные дни его искусственные нервы проникали в спинной мозг и начинали инфильтрацию в соответствующие доли мозга.

Врачи спросили, понятно ли мне все это. Я ответил, что понятно.

Потом — укол анестезии, холодок в затылке, бесчувственность, занесенный хирургом скальпель…

Горящий человек был ночным сторожем на складе моего отца в Хьюстоне.

Я его совершенно не знал, и убийство было непреднамеренным. В любом суде его квалифицировали бы как убийство по неосторожности, не более того. Только перед судом я не предстал.

Дважды за жизнь я рассказывал эту историю другим людям — однажды в подпитии, в другой раз трезвым. Один раз незнакомцу, другой раз — женщине, в которую влюбился. Но в обоих случаях мой рассказ был неполным и отчасти вымышленным. Даже мои искренние попытки покаяния были пропитаны ложью.