Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

– Помоги мне подняться…

Через минуту капитану удалось занять вертикальное положение, на что, казалось, потребовались усилия близкие к подвигу. Но это только казалось… Он стоял, оперевшись на холодное тело робота. Шлем скафандра был с одной стороны весь опален и обуглился чернотой, на лице отчетливо проглядывались следы недавно текущей крови. Он еще раз попытался заговорить:

– Странно…

– Что именно странно, сэр?

– Я никак не могу вспомнить: что же было? Где Айрант?

– Он мертв.

Бесчисленные звезды, что дырявили полотно закопченного темнотой небосвода, молчали. И почему-то возникало диковатое ощущение, что это молчание есть с их стороны знак согласия. На любое утверждение. На любые реплики, даже противоречащие друг другу.

– …что?

– Я говорю: Айрант, к сожалению, мертв. — Каждое слово, лишенное какой-либо интонации, было вместе с тем лишено даже призрачного подобия человечности. Сплошная механика звуков. Монотонность. Безжизненность. Индифферентный ко всему происходящему язык обыкновенного куска металла.

– Как?!

– Увы, сэр, печальная история. Он провалился в какое-то отверстие в межъярусном переходе, когда хотел удалить одну неисправность.

– Вот беда… а где остальные? Где Фастер, Линд, Оди?

Робот повернул голову, пытаясь еще раз поймать взгляд капитана. Что в этот момент выражал его собственный взор, не мог бы сказать никто.

– Мне очень жаль, сэр. Все они мертвы.

Кьюнг схватился за голову и начал медленно оседать. Но тут же силы вернулись к нему и он выпрямился.

– Вот беда… ничего не помню! И я был здесь, когда все погибли?

– Да, сэр.

Оба медленно побрели в сторону «Гермеса». Кьюнг обхватил робота за туловище. Тот служил надежной опорой, к тому же — самостоятельно передвигающейся. И так, при помощи четырех ног, две из которых изрядно хромали, они худо-бедно могли идти. По дороге капитан задавал вопросы и после каждого ответа недоуменно покачивал головой, приговаривая: «неужели я все забыл?» . Вдруг он спросил:

– А где мой плюшевый мишка? Если он тоже погиб, я этого не перенесу. Мне даже не с кем будет поиграть!

– Нет-нет, сэр! Он находится в вашей каюте.

– И я могу с ним поиграть?

Робот что-то долго медлил перед ответом.

– Разумеется, сэр.

Находясь уже внутри звездолета, как в родном доме, Кьюнг несколько приободрился, снял скафандр — как будто освободился от половины собственного веса, и после почувствовал, что уже в силах двигаться самостоятельно. Пошатываясь от внутренней опустошенности и телесной слабости, он без посторонней помощи сделал несколько пробных шагов. Затем более уверенно пошел по вымершим салонам, в которых, казалось, уже никогда не воскреснет дух жизни. Фабиан следовал позади, стараясь не отставать, но и не подходил слишком близко, дабы не вызвать подозрений. ТО, ЧТО сидело в его металлическом чреве, видимо, находясь в серьезном недоумении, принялось размышлять: «Что делать?.. Времени остается мало! Кизз и Эгли скоро будут здесь… надо срочно что-то предпринимать! Может, просто ударить сзади по голове?» . Рука робота уже начала было подниматься вверх. Казалось, остаются считанные секунды, в течение которых цена на жизнь капитана упала чуть ли не до ноля. И вдруг странность: металлическая пятерня, зажатая в кулак, почему-то расслабилась. Рука опустилась. «Стоп! А как же Великий Моральный Принцип? Я не имею права убивать… В этом случае великий Ордиз будет очень мной недоволен. Нужно, чтобы он сам… сам…» .

Заледеневшая мимика Фабиана никак не отражала внутренние терзания того, кто даже не являлся его составной частью. Робот спокойно следовал за капитаном, и со стороны могло даже показаться, что покорный слуга безропотно идет за своим господином. Кьюнг зашел в каюту Линда, отыскал там какие-то лекарственные препараты и принялся натирать свои раны.

– Извини, Фабиан, мне надо отдохнуть.

– Конечно, сэр, — робот вежливо ретировался.

Минули целые сутки, в течение которых было пока не разобрать: кто чем занят и у кого какие планы. Кьюнг по большей части просиживал в своей каюте. Он часто брал на руки своего плюшевого медведя, разговаривал с ним, задавал вопросы и сам же на них отвечал. Иногда он «прогуливал» друга детства по салонам звездолета. Медведь, движимый человеческими руками, радостно скакал по столам и тумбочкам, вращал головой, все разглядывал, все ему было интересно. Как-то они забрели в центральный отсек, и он увидел тысячи собственных отражений. Капитан еще сказал тогда:

– Не пугайся, друг, это всего лишь зеркала. Они только подражают нам, но жизни в них нет.

Потом они вдвоем еще долго слонялись по коридорам, заглядывали в разные отсека, перебирая там всякий хлам. Пока что во всех действиях капитана не просматривалось ни смысла, ни определенности. Однажды он спустился в нижний ярус и долго там сидел. Прямо на полу, уставив свой взор в мертвую окаменелость всего вокруг. Голова была перебинтована, глаза — помутневшими, движения — болезненно-медлительными, плюшевый друг в такой же печали сидел рядом. Дальнейшее, что с ним происходило, уже начало вселять серьезную тревогу, так как со стороны он вряд ли производил впечатление психически нормального. Некие его действия, за которыми тайно наблюдал Фабиан, были совершенно необъяснимы, непредсказуемы и вообще — не присущи человеку здравого ума. Расхаживая по переходным салонам, он мог резко остановиться, повернуть назад, но, не пройдя и двух шагов, снова остановиться и так стоять минут пять в бессмысленной задумчивости или, если угодно, в задумчивой бессмысленности. При встречи со служебным роботом, он почему-то всегда улыбался: самой настоящей улыбкой самого настоящего идиота, хлопал Фабиана по плечу и говорил какую-нибудь нелепицу типа: «скоро взойдет солнце, Фабиан, и нам станет тепло…» . Как-то он зашел в каюту Фастера, снял с кровати его простыню, всю запачканную кровью, обернул ее вокруг своего тела, а затем встал на колени перед портретами духовных учителей, что-то шепча губами. И комментарии к его поведению становились все более излишними. В таком положении он находился наверное минут сорок, не меньше. А все происходящее в дальнейшем уже стало казаться вполне естественным. Например, ближе к вечеру он вытащил из своей каюты одеяло, расстелил его неподалеку от туалета и улегся спать, положив рядом плюшевого медведя. Во сне время от времени он подергивал рукой, будто отгоняя мух.

– Что с вами, сэр? Почему вы здесь лежите? — в вопросе робота присутствовала предельная заботливость.

– Ах, Фабиан… я так соскучился по своей матери! Я так хочу увидеть своего отца! Как тоскливо, Фабиан… как ты думаешь, они придут сюда?