Андрей Попов - Сломанная вселенная

Уж совсем по непонятной причине Максим вдруг стал громко смеяться. Этот странный смех из-за гула ветра не был слышен и в двух шагах, но был отчетливо виден в мимике его лица. Смех, который разумно было бы счесть приступом шизофрении, если б не последующие загадочные слова:

– Как все просто! Как все глупо! Как все плачевно!

Умирающее в пароксизмах Мироздание даже не подозревало, что самая сокровенная тайна его бытия была наконец открыта. И сжимающаяся в математическую точку вселенная вряд ли когда-то была большим, чем эта простая точка.

Пустота… О ней уже столько сказано, написано и даже воспето. Впрочем, о чем тут можно говорить и тем более воспевать, когда все предельно просто — НИЧЕГО НЕТ. Но увы, в самой пустоте некому осознать даже эту простоту. Там некому подняться, оглянуться и торжественно заявить: «Как все просто, понятно и логично, когда ничего не существует! И не над чем ломать себе голову!». Наверняка, тем и таинственно это мрачное небытие, что там никто никогда не бывал, никто никогда его не видел, никто не осязал то, чего нет.

Тьма… Сестра и союзница пустоты. Где появляется одна, там непременно присутствует и другая, как две априори одного и того же явления, две черных бездны, у которых один общий враг…

Свет… Это уже нечто диаметрально противоположное. Субстанция, символизирующая собой энергию, движение, жизнь. Свет вполне зрим и осязаем, он родственен нам и гораздо более понятен, хотя по своей структуре куда сложней примитивной пустоты. Свет делает видимыми все существующие предметы, придавая каждому свой образ, форму, цвет, какие захочет. Он является той животворящей силой, под действием которой и мертвая темнота способна воскреснуть.

Мир… Что же это такое? Не есть ли мир — лишь сложнейшая игра света и тьмы, чередующихся в своих тональностях, которые придают ему такое разнообразие красок? Хорошо известно, что любая информация может быть записана в двоичной системе с помощью нолей и единиц. Так и мир, кажущийся безграничным орнаментом световых спектров, форм материи, мириад элементарных частиц и их энергетических уровней, сильных, слабых, электромагнитных и гравитационных полей, — не есть ли он в своей субфундаментальной основе, еще никем не понятой квинтэссенции лишь многогранное чередование черного и белого? Борьбой света и тьмы, фантазии хаоса с законностью порядка, зримых реалий с призрачным небытием, силой их таинственной корреляции, возможно, и порождено все вокруг…

Пусть на этот вопрос не будет ответа никогда, дабы мир не исчерпал себя в собственной познаваемости и не превратился бы в единую бесконечно длинную математическую формулу: скучную, безжизненную и уже никому не нужную.

Максим стоял в Центре Мироздания, но у него не было столь привычного благодушного настроения, и не вышеизложенные рассуждения являлись темой его собственных мыслей. Он некоторое время изучающе всматривался во все стороны света, обведя взором четыре координатные оси и все, что было различимо невооруженному глазу. Никто бы не смог заметить, что скрывается за этим ледяным взглядом, и почему он так долго стоит на одном месте, не решаясь двинуться в какую-либо сторону.

А он просто не знал, что ему предпринять…

Наконец, поборов безволие, он все же направился по давно знакомой тропинке к давно знакомой хижине. Вокруг — та же трава, те же цветы, ничуть не изменившиеся деревья с пестрыми аппетитными плодами, но почему-то ничто уже не вызывало прежней радости и ободряющего восторга. Ничто абсолютно… Дорогой Максим бормотал невнятные фразы, вряд ли имеющие какой-то смысл. Просто губы шептали что-то для себя, а ум в это время думал совершенно о другом.

Милеус разгуливал по поляне близ своей хижины и, как обычно, пересчитывал деревья, которые ее окружают. Он находил это занятие очень важным и ответственным. Пересчитывал их справа налево, потом пересчитывал те же самые деревья слева направо. Потом проверял контрольную сумму. И так по нескольку раз в день. Странно, но все время получалось одно и то же число. До ушей Максима, волнуя море тишины, все громче и отчетливей стали долетать слова: «двадцать шесть… двадцать семь… двадцать восемь…» .

– А, Максим! Привет! Рад тебя видеть… Ой, ты не помнишь, на какой цифре я остановился? По-моему, двадцать восемь…

– А по-моему, эти деревья ты уже пересчитывал раз пятьдесят.

Милеус призадумался. Его лохматые уши, одно длиннее другого, прижались к голове.

– Вообще-то я не веду счет того, сколько раз я пересчитываю деревья. А что, это тоже очень важно?

Его гость еле удержал свое лицо от улыбки. Улыбка была бы здесь по крайней мере невежливой.

– А почему бы тебе, хотя бы для разнообразия, не посчитать Злые Одуванчики? Вон их сколько.

– Что ты! Что ты! К Злым Одуванчикам я даже боюсь подходить, потому что они — злые.

– Послушай, Милеус, ответь мне на вопрос: что ты будешь сегодня делать после полудня, ближе к вечеру.

Хозяин хижины так сильно наморщил лоб, словно его попросили дать решение дифференциального уравнения второго порядка.

– Н-не знаю.

– Зато я знаю. Приходи к замку принцессы Витинии.

Маленькие глазенки блеснули как три алмаза. Блеск, оказывается, тоже имеет свой характер. В данном случае он выглядел явно заинтригованным.

– Ты… как бы это… ну… неужели разгадал третью загадку?!

Максим почему-то долго медлил с ответом. Он посмотрел по сторонам, вдохнул в себя побольше воздуха, словно дегустируя его свежесть, и наконец произнес:

– Возможно… Придешь?

– Конечно!

Не сочтя нужным более задерживаться, он двинулся дальше по лесу, а Милеус еще долго смотрел ему во след, задумчиво поглаживая лапами шерсть возле ушей.

Вот она и башня. Ее бессмысленное стремление к небесам сегодня выглядело еще более безнадежным и, кажется, заведомо обреченным. Кто-то когда-то уже возводил подобного рода башни. Ничего у них, разумеется, не вышло, если не считать того факта, что они оставили себе в истории громкое имя — такое же громкое, как и падение их надменных строений. Путь, начинающийся из Центра Мироздания, почему-то каждый раз казался все короче. Впрочем, это давно подмеченная закономерность: впечатления притираются, и от этого создается обманчивое ощущение более быстрого течения времени.

На этот раз Максим не стал считать длинную процессию этажей, как обычно делал, и заявился наверх с такой репликой:

– Ага! Кажется, уже Бесконечность! Или я ошибаюсь?

Тишина… Почти идеальная. Такая может существовать только на небесах. Придумаем отдыхал, развесив все свои ноги на груде кирпичных обломков и, видимо, дремал, сдвинув колпак до самого носа. Его длинный хитон слегка подергивался от частого дыхания, а все его три живота по очереди вздымались и опускались. Он даже не услышал этих слов и не смог вкусить их ядовитого сарказма.