Евгений Сыч - Ангел гибели

А еще у Егора был день рождения, и бюллетень время от времени, и отпуск каждый год. Время — передаточная цепь велосипеда, на котором господь едет по гладкой мебиусовой дорожке бесконечности. Ведущую звездочку вращает он со скоростью, той, какая уж его устраивает, а малая крутится в совсем сумасшедшем темпе, — может быть, малая звездочка и есть наша Земля? Вряд ли, велика честь. Скорее, пылинка, подхваченная колесом с шоссе…

Утро и теща застали Егора телевизором на кухне, на двух табуретках.

— Эге! — сказала теща и крикнула: — Лариса!

— Ну, что там? — вошла в кухню жена. Жена? У телевизоров нет жен. Вдова? Но Егор не умер. Скорее всего, бывшая жена, а именовать мы ее будем Ларисой для краткости и простоты ради.

— Что это? — спросила Лариса. — А Егор где? Пускай он втаскивает.

— Давай, бери с того краю, — резковато оборвала теща. — Некогда мне, кофе варить надо, а тут к плите не пройдешь. Давай осторожненько. Да ты перехвати за середину, так руки в дверь не пролезут. Ну, понастроили… Так, ставь сюда, вечером уберем.

— Мама, а где Егор? — переспросила Лариса. Но мать слабо отмахнулась и пошла на кухню слепо, ничего не видя, ничего пока не говоря. Открыла газовый кран, поставила кофейник, чиркнула спичкой. Кофе она уважала с тех пор, как впервые в город попала, нянькой, и до сих пор не разлюбила. Держит хорошо, до обеда прямо, — мотивировала. И не какой-нибудь пила растворимый, хотя старшим продавцом в гастрономе работала и возможность имела, но молола сама, «арабик», и другого не брала. Она все молчала-молчала, пока не полезла вверх коричневая пена, а тогда сказала, видно, думать кончила:

— Там он, твой законный. Подарочек! Считай, сбежал от тебя.

— Как — сбежал? — распахнула слипающиеся глаза Лариса. — Куда сбежал? Туфли его вон там, в прихожей стоят.

Прихожую из кухни напрямую было видно, такая уж планировка. И туфли Егора, бывшие, стояли там: летние, светлые. Егор аккуратно ходил, ноги у него вечно побаливали, мозоли отчего-то набивал, наверное, от асфальта.

— Да тут он, — принесла мать в комнату немудреный, за малое время чтобы съесть, завтрак. — Вон стоит. Никуда не делся, хоть и сбежал. Телевизор он теперь.

— Как — телевизор? — не поняла Лариса. — Некогда мне, мама, шутить.

И пошла быстро в ванную, потом в спальню шуршать одеждой. Ей и впрямь было некогда, тоже на работу к восьми. Вышла из спальни — и в прихожую, опять на туфли посмотрела: все на месте стояли. И летние, и ботинки, и кеды в пластиковой коробке.

— Да где Егор?

— Говорят тебе, — помножила себя мать, — вот он, в телевизор обратился. Он и есть, оборотень. Давно я за ним замечала, никогда он мне не гляделся.

— Мама, что вы говорите, какой оборотень? Это ж сказки бабьи. И потом оборотень — волк.

— Кто волк, а кто как, — понесла мать в кухню посуду, — у нас в Максимовке один в мотороллер перешел и за людьми ночью гонялся. Собьет и — раз, раз — два раза поперек. Милиция ловила. А твой ничего, телевизор, хоть и не новый. Сам-то куда какой современный был. Хоть польза от него в дому будет. Да ты глянь на него, глянь, мне не веришь. Не узнаешь, что ли? Ну, я пошла, сегодня наша директор на трехдневный больничный уходит. Ей лет, как мне, а туда же…

Лариса глянула. И узнала, схватилась обеими руками за грудь, самое женское место, а грудь у нее до сих пор только для красы и была, и попятилась до стенки спиной, и губами побелела. Как две полоски мелом провели.

В тот день с работы она ушла рано, с полудня, все равно не работник была, хотя обычно мастер квалификации редкой. Пластическая стрижка ей хорошо удавалась, которая расческой да бритвой, и лаком умела работать, и фен в руках, как влитой, держался. А тут — ни в какую. Клиенты шипят, а один даже обидно сказал про диплом второй степени, его Лариса у зеркала вывесила после конкурса, под прозрачной пленкой диплом, и пыль на него не садилась. В другой день Лариса бы клиенту ответила, а тут даже слова не сказала. Старшая посмотрела-посмотрела и встревожилась. Поговорили чего-то, Лариса не слушала. И отпустила. «Иди, — говорит. — Ничего. В другой раз как-нибудь задержишься». Домой Лариса пришла в два. И то сказать — «пришла», почти всю дорогу бегом бежала. Тянуло ее домой, на место беды. Раз это так легко — был человек, а стал телевизором, то и обратно, наверное, тоже просто.

Прибежала, а дома никого. Кроме телевизора, конечно. Вот учудил Егор так учудил. Кому сказать-то — постесняешься. Да и привыкла Лариса к мужу, и как теперь жить, даже не знала.

Тихо было в квартире, но беспокойно, как и должно быть в доме, где один человек растерянно и бестолково ищет другого, которого нет. Лариса все облазила, не веря, хотя телевизор пялился на нее с середины комнаты («Надо бы в угол поставить, на место для телевизоров») холодным глазом. Не мертво смотрел он, а холодно и отрешенно: так смотрят слепые, сняв черные очки.

Лариса старалась его не замечать и обшарила, обыскала всю квартиру. Времени на то ушло всего полчаса, хоть и два раза подряд перерыла дом. Все Егорово было на месте: и костюм, и старый костюм, и джинсы, и рубашки, и куртка. И туфли тоже. Нет, наверное, так и есть, не мог же он голый уйти. И никакой записки. Ничего. Хоть бы сказал ей кто-нибудь, в чем дело. А никого в квартире, и во дворе знакомых тоже никого. И по улице шли какие-то чужие люди по своим делам, мелкие какие-то, или они ей сверху такими казались, восьмой этаж потому что. Чужому в такое время не очень поверишь, но пусть даже чужой, пусть хоть кто-то объяснит ей, что же это такое. Ну за что? Виновата она в чем? У всех все, как у людей, а у нее муж — оборотень. Может, он на нее обиделся? Может, вылезет из телевизора ночью, а хотя бы и не ночью, придет и станет смотреть, и что она ему скажет? Если у мужика что плохо, всегда жена виновата, говорят. И на работе, и так, даже если не говорят, все равно ясно. Господи, уж лучше бы он повесился, разговоров бы меньше, хотя тоже… Ох, нет! Да что же это?

Мать пришла только в седьмом, не одна пришла, привела какую-то родственницу, дальнюю. Лариса ее и не знала. Она вообще даже в тетках путалась, особенно от первого деда, что на Севере помер. Мать с родственницей долго посудой звянькали, кофе пили, говорили о чем-то негромко, да Лариса не больно вслушивалась. Она свое думала. Потом гостья заговорила громче — уходить собралась. И Лариса встала с дивана, выплюнула мокрый платок, вышла.

— А пусть стоит, — сказала гостья, — пусть. Только заявить надо.

— Куда заявить? — уточнила мать.

— Куда заявляют — в милицию. А то ведь чуть что — вы виноваты. На работе его хватятся. И еще в загс, наверное, надо. И в домоуправление. Ну, это как в милиции скажут, надо-нет.

Пожилой лейтенант в жарком мундире сказал, что надо.