Наталья Суханова - Учитесь видеть сны

Мы бродили уже довольно долго, когда Марта сказала, что умирает с голоду, и пригласила меня в кафе.

Есть невольный запрет для каждого киборга. Это не научные институты, не театры, не ракеты, даже не дансинги и спортплощадки — это кафе, столовые, рестораны. Никто никогда не запрещал нам входить в столовую или кафе — нам просто нечего там делать. Нет, наверное, такого кибера, которому не казалось бы, что именно там ведутся разговоры, от которых изолирует их остальное человечество. Зная, что это не так, все-таки думают. Есть киберы, которые пользуются имитацией тела, чтобы ходить в кафе. Это унизительно. Моя внешность, однако, так откровенна, что я мог позволить себе, раз уж этого захотела Марта, зайти с ней.

В то время как она ела, я наблюдал посетителей. В свою очередь и они невольно задерживали на мне взгляд, пока вежливость не брала верх.

Это было не совсем обычное кафе — в нем выступала Абида Алимова, знаменитая исполнительница импровизированных песен. Думаю, Марта не зря завела меня именно в это кафе — у нее была детская жадность к развлечениям. Но она не думала, наверное, что мы окажемся в центре внимания.

После двух-трех песенок Абида обратилась к нам:

— Вы не будете против, если несколько шутливых песенок я посвящу вам, наши дорогие гости?

Мы не возражали.

Многочисленные посетители оживленно зашевелились.

— О гордый, гордый кибер, — спела Абида, — ты не хочешь тела, не хочешь лица! Не потому ли, что мудрость не оставляет места для мелкого тщеславия? Или тебе кажутся безобразными наши двуногие тела, наши лица, на которых возвышается нос?

В ответ я исполнил что-то вроде:

— О, нет, я вовсе не горд! Я просто не могу подобрать себе такой внешности, чтобы не завидовать другой… К тому же у меня так много «мозгов», что они не разместятся не только в изящной голове, но и в стройном туловище. А толстяком мне не хочется быть.

На это немедленно прореагировал какой-то толстяк. Все на тот же мотив он не без блеска доказывал, что нынче, когда все стали красавцами, женщины предпочитают толстяков и уродов.

И снова пела прекрасная Абида, на этот раз обращаясь к Марте и несколько изменив мотив — теперь он стал мягок и задумчив:

— Милая девушка, разве мало ходит следом за тобой юношей? Почему же ты всем предпочитаешь «железного» человека? Взгляни: разве не красивы и не умны юноши, которые тайком посматривают на тебя?

Раскрасневшаяся Марта отвечала:

— Они и умны и красивы! Но раз взглянув на них, я уже знаю их… Мой же избранник неведом, лицо его тщетно пытаюсь я увидеть хотя бы во сне. Любовь ли это, не знаю.

Вечер продолжался. Абида нашла себе другие объекты для импровизаций. Однако на меня и Марту продолжали поглядывать, а когда начались танцы, ее все время приглашали.

В то время как она танцевала, ко мне подсел старичок. Я встречал уже таких старичков, которым почему-то обязательно нужно сыграть с киборгом в шахматы. От рассеянности я обыграл его в первый раз, и бедного деда едва не хватил удар. Он суетливо доказывал, что проиграл только потому, что был поглощен развертыванием красивейшей комбинации. В следующий раз я был осторожнее и дал ему одержать верх.

Танцуя, Марта все время оборачивалась в мою сторону, одаривая меня целым спектром улыбок: от заговорщицкой до нежной, от задумчивой до ласково-поощрительной.

Переодевшись за кулисами, Абида села к нашему столику.

Больше Марта не танцевала. Когда ее приглашали, она улыбалась, качала головой, говорила, что устала, что у нас очень интересный разговор, что мы уже уходим.

Было приятно видеть девочку счастливой. Я все еще продолжал благодарно удивляться неожиданной силе ее ума.

И все-таки мне было грустно. Мы уже не были с Мартой единым существом, одержимым общей мыслью. Марта даже не заметила, что над нами уже не стоит, как солнце, наше детище, наша работа.

Многие месяцы потом мы не знали ни одной удачи. Все усилия шли прахом. Даже наша великолепная разработка поблекла, казалась мертворожденной. Я бесплодно перебирал огромное количество фактов, ища в них связующий намек. Снова и снова просматривал вороха мертворожденный идей, ища в них связующую ошибку. Все напрасно, все впустую.

Хуже всего, что я оказался в это время один. Считалось, что мы по-прежнему занимаемся проблемой вдвоем. Но Марта практически уже не работала — она была поглощена чем-то своим.

Я слышал, она собиралась замуж. В другое время я бы вошел в ее положение, как бы ни казалось мне в то время ничтожным все это. Но сейчас я не мог ей простить, что на такую чепуху, как замужество, она транжирит свое внимание. Если б я был не так рассеян, я бы заметил, пожалуй, что невеста выглядит скорее растерянной, чем счастливой. Но не до того мне было, не до того…

Обычно терпеливый, на этот раз я оказался до стыдного неподготовленным к неудачам. Все меньше мне удавалось сдерживать себя.

Если я выговаривал Марте, она только низко опускала голову. Она старалась — я это видел, — но разве старательность, даже самая добросовестная, что-нибудь решает в нашем деле!

Впрочем, однажды она ввела меня в заблуждение. Помню, она сидела, как бы поглощенная своей работой, не оглянулась даже на шорох отодвигаемой мной двери. И вдруг, когда я был метрах в полутора от нее, стремительно обернулась с такой неожиданной теперь у нее, торжествующей улыбкой, что я возликовал, сочтя, что она нашла счастливый ответ. Между тем ничего у нее не было, все те же беспомощные потуги. Тут уж я вышел из себя.

— Что такое! — орал я. — Что это еще за игрушечки! Вы ходите сюда работать или играть? Вы можете жениться, разводиться, рожать детей, но здесь, здесь — как можете вы быть счастливой, если работа летит к чертям собачьим, если ничего, ничего у нас не получается?!

Стоило ей одернуть меня, накричать в свою очередь, я бы, может, и опомнился. Но она, видимо, считала, что я совершенно прав, лепетала что-то в ответ — и эта вечная ее предупредительность окончательно вывела меня из себя. Я думал, я рассыплюсь на куски от злости. Я хрипел от ярости, я трясся.

— Не сердитесь, — сказала Марта умоляюще. — Ради бога, успокойтесь… Вам станет плохо… Успокойтесь, прошу вас… Простите меня…

Она была огорчена, что рассердила меня. При чем здесь я? Она, видите ли, беспокоилась обо мне в то время, как шла прахом вся наша работа. Пай-девочка, она пыталась меня успокоить, а ведь должна была бы бушевать, как я, злиться, орать, неистовствовать! Ведь это же была наша общая работа! Еще недавно мы были одно и то же, жили одной мыслью и ум ее поражал радостной стремительностью!

Я выкатился, наконец, привел себя немного в порядок…

Можно было бы отказаться от ее помощи, но что толку…