Евгений Прошкин - Механика вечности

Ксения остервенело щелкала зажигалкой. Я попытался ей помочь, но мои руки тряслись еще сильнее.

— Что он говорит? Это шутка, да?

Она сделала несколько затяжек и передала сигарету мне.

— Какие санкции? Какое, на хрен, эмбарго? — Я переключил на другую программу, но лучше бы я этого не делал.

— …поэтому еще раз напоминаю, — с несильным, но раздражающим акцентом говорил мужчина в иностранной военной форме. — В городах Абакан, Актюбинск, Алма-Ата… — Он нудно перечислил все мало-мальски значимые населенные пункты Федерации, при этом назвал Петроград Петербургом и упомянул какой-то Волгоград. — …с четвертого августа введен комендантский час. На улицах этих городов после двадцати двух ноль-ноль могут находиться лишь лица, имеющие пропуск, выданный районной комендатурой. Всякое передвижение…

Из тридцати шести каналов работали только два государственных. Все остальные показывали либо «сетку», либо вообще ничего.

— Беда, — проронила Ксения.

— Бред, — уточнил я.

— Бред? Так сказал лаборант, который собственноручно ввел крысе цианид, а через пять минут увидел ее живой и здоровой.

— Я в курсе.

— То, о чем объявил полковник, — тоже про крыс. Про триста миллионов крыс, пострадавших неизвестно за что.

— Вот почему стройку забросили, — не к месту догадался я. — Бегут югославы.

— Бегут. А что у меня дома? Двадцать лет экономической блокады. Кошмар.

— И все из-за меня?

— Вчера думала — да. Там, в две тысячи первом, за тобой подчистили, но что-то могло и остаться. Авария, например. Куда ее денешь? Но пять лет, и такие последствия! Вряд ли.

— Сначала надо узнать, в чем дело. С какого перепугу вдруг санкции, комендантский час и прочее. Сходить, что ли, правда к соседке? Она бабулька словоохотливая, только спроси, не отвяжешься.

— Какая соседка? Очнись же наконец! — разозлилась Ксения. — Это ты считаешь, что отсутствовал несколько часов. А для остальных все случилось не сегодня и не вчера. О чем ты ее спросишь? Что произошло пять лет назад? Или четыре? Что было потом? В две тысячи первом мы перевели стрелку. На один градус, на пятнадцать — неизвестно. И все пять лет поезд ехал с прежней скоростью, и где он оказался в результате…

— Мы? — переспросил я.

— Ты, — поправилась Ксения не очень уверенно. — Ну ладно, я там тоже кое-что… Чуть-чуть. Но это касается только одного человека, — добавила она скороговоркой.

— Так и я, кроме себя никого не трогал.

— А вышло вон как…

— Вообще-то не все еще потеряно. Машинка у нас, значит, есть возможность все переделать, расставить так, как было.

— Что переделать?

— Ну, взять, к примеру, меня. Отнес в издательство ненаписанные романы — это первое. Их можно забрать обратно.

— Не беспокойся, уже сделано.

— Премного .благодарен. То-то я смотрю: ни особняка, ни павлинов. Второе — потасовка в ресторане. Вернуться и предупредить себя, чтобы прошел мимо. Куцапов, конечно, все равно нажрется и, может быть, даже кого-то подстрелит. Но не меня. Я имею в виду не то, что…

— Ой, да правильно я тебя поняла! — скривилась Ксения. — Только ерунда все это. Так ты сделаешь еще хуже. Появишься в прошлом уже не в двух, а в трех экземплярах. Потом помчишься исправлять сделанное уже тем, третьим. Абсурд. Ну и самое главное: авария. Я ведь ее наблюдала от и до. Знаешь, сколько народу побилось? Как ты ее собираешься предотвратить — броситься под такси, в котором ехал со своим другом?

— Если б знать, из-за чего она произошла.

— Самое интересное я пропустила. Слышу только — грохот, и машина ваша переворачивается. Спасибо, грузовик подстраховал.

Мы еще с полчаса смотрели телевизор, однако ничего нового не увидели. Никакой рекламы, никаких фильмов и развлекательных программ, только постоянные напоминания про комендантский час и предупреждения о необходимости быть бдительными, не поддаваться на провокации и по любому поводу набирать 02.

Для того чтобы получить представление о происходящем, нужно было выйти на улицу, и я стал собираться.

— Документы возьми, — посоветовала Ксения, но тут же раздумала. — Нет, не надо. Вдруг здесь новые образцы какие-нибудь ввели.

— Если б ввели, они бы у меня были. Я же эти пять лет прожил вместе со всеми, а не в воздухе провисел. Хотя не представляю, как это может быть.

— Мы оба выпали, Миша. Ты — из своего времени, я-из своего.

Мне хотелось ее утешить, сказать, что все будет пучком — вот только сгоняем в Две тысячи первый, — но врать было противно. Когда дяденька с орденом за заслуги перед отечеством — не твоим, а его, далеким и чужим, отечеством — говорит тебе:

«Хароший мальчик пит вотка и играйт балалайка, плахой мальчик висет на верофка», — вера в светлое будущее начинает таять.

Из дома я выполз, как вор, пригнувшись и подозрительно вглядываясь в каждого встречного. Ксения предложила составить мне компанию, но я приказал ей остаться дома. Второй выпуск новостей, в котором говорилось о том, что правительство планирует ввести продовольственные карточки, подкосил ее окончательно.

Прохожие, такие же сгорбленные, как я, отвечали мне такими же косыми взглядами. Люди — их было совсем немного — шли быстро и не дыша, будто протискивались в узком коридоре между пьяными хулиганами. Так ходили только беженцы из фашистской Монголии, и то неделю-две, пока не привыкали к тому, что их никто не схватит и не бросит в застенок.

Сначала мне почудилось, что над Москвой навис туман: дома были серыми и какими-то влажными, улицы жаждали уборки и солнечного света. Потом я сообразил, что во всем виновата реклама, вернее, ее отсутствие. Привычные транспаранты и щиты исчезли, остались только ржавые рамы вдоль проезжей части. Машин почти не было. Даже деревья тяготились своей осенней наготой и от этого казались еще более убогими и совсем черными.

У магазина «Автозапчасти» копошились двое рабочих. Тот, что повыше и помоложе, стоял на складной дюралевой лестнице и колотил молотком по ярко-красной вывеске над входом. Я деловито поздоровался. Он посмотрел на меня сверху вниз и шумно утер нос.

— Сигаретой не угостишь? — спросил второй, сидевший на деревянном ящике.

Я полез в карман, но вспомнил, что оставил почти полную пачку на лавке в две тысячи первом. Дома сигарет не нашлось; сегодня было первое утро, когда я не покурил перед завтраком.

— А что, магазин закрывается?

— Почему закрывается? Оформление меняем, как положено. Теперь на двух языках будет — на русском и на английском.

— Зачем?

Мужик на стремянке перестал стучать и, сунув молоток за ремень, снял с кронштейна правую часть вывески.

— Ты че, парень, только проснулся? — он спустился вниз и передвинул лестницу. — Как Ричард велел, так и делаем.