Евгений Прошкин - Слой

— Александр Александрович, расскажите об этом чуть подробней.

— Пока рано, — таинственно произнес Немаляев. — Сейчас я могу обратиться только к тем, кого вы причисляете к заболевшим. — Он выпрямил спину и сосредоточился. — Друзья мои. Мы все разные. Мы всегда были разными, просто в нынешних условиях это приняло...

В коридоре задребезжал телефон, и Петр, чертыхнувшись, встал с дивана. Звонков он ни от кого не ждал и в другой ситуации отвечать не стал бы, но сейчас ему почему-то подумалось, что это касается пропавшего Константина.

Звонила Настя.

— Петр? Привет. У меня к тебе вот что. Я тут на твое Ополчение наткнулась...

— Какое Ополчение? — удивился Петр.

— Народное, какое еще. Банда — человек пятьдесят или больше. Они мне номерок записали, хочешь — звякни. Главный у них по кличке Пулемет. Я, как только услышала, сразу поняла: отморозки, крутых из себя корчат. Ну, а ты сам решай. Телефон пишешь, нет?

— Да, да! — спохватился он.

Петр нацарапал на жирных обоях семь цифр и, сердечно поблагодарив, повесил трубку.

Когда он вошел в комнату, интервью с Немоляевым уже закончилось. Дикторша объявила, что это был экстренный выпуск, переданный в связи с массовыми волнениями.

Еле прочитав собственные каракули, он набрал Номер и затанцевал от нетерпения. Пулемет. Надо же, Насте не понравилось. Потому что она овца.

«Отморозки»! Отморозки — это у Зайнуллина, а у Пулемета люди достойные. Не лучше, конечно чем были в его собственной сотне, но тоже ничего. А что до клички — просто его зовут Максим. Вот и все.

Максим поднял трубку после одиннадцатого гудка.

— Здорово, сотник! — заорал Петр. — Тебя когда перекинуло?

— Чего?.. Ты кто?

— Еремин я, Еремин!

— А-а... чего надо? — недовольно спросил Пулемет.

— У тебя, наверно, мозги еще не вправились. Я Еремин, сотник. Ты же меня знаешь!

— Знаю, знаю. Зачем звонишь, Еремин?

— Пулемет, ты не оклемался еще. Ты въехал — кто ты и где ты? По-моему, нет.

— Я в курсе, Еремин. И парни тоже. Так что держись от меня подальше. Вместе со своей сотней. Сколько вас тут?

— Нас двое.

В трубке раздался дружный хохот — видимо, ним общались через встроенный динамик.

— Нас двое, Пулемет, но это не значит, что твоя половина сотни...

— Не половина, Еремин, — мрачно сказал он. — Мы здесь все. Причину объяснять не надо?

— Ну-ка...

— Кто-то уничтожил Ополчение. Кто-то из твоих, Еремин.

— Не может быть.

— Он заложил больше ста человек, прокуратура пошла по цепочке, в итоге...

— Этого не может быть! — крикнул Петр.

— Ты ручаешься за каждого?

— А ты?

— Я — нет, — признался Пулемет.

— И я тоже... Послушай, я был здесь! Я в этом слое вообще первый!

— Да он Петр Первый! — сказал кто-то рядом с Максимом, и народ опять захохотал.

— Все, что здесь сделано, — сделано нами, — быстро заговорил Петр, глотая обиду. — Черный список, Нуркин... Вы пришли на готовое! Здесь и без вас...

— Лично я предпочел бы жить там, — оборвал его Максим. — Но кто-то из твоих поставил всех нас к стенке. Ты был уже покойник, но ответственность все равно лежит на тебе. Так что постарайся спрятаться поглубже. И запомни еще одно: если до меня дойдет, что ты к этому хоть как-то причастен, я тебя, Еремин...

Петр разъяренно бросил трубку и, врезав ногой по хлипкой стенке, пробил ее насквозь. Если б они знали, как дорого он заплатил за смерть Нуркина! Пожелай Немаляев видеть не Костю, а его самого, Петр не стал бы и думать. Нуркин, верхняя строка в черном списке... да что там список! Нуркин — реальная опасность. Там, здесь, где угодно. Вернее, был опасностью. Теперь — нет. Благодаря ему, Петру Первому. Ха-ха, смешно. А это быдло — «спрячься поглубже»...

Петр ударил по стене еще раз, но дырки не получилось. Злость постепенно переходила в ненависть, а это чувство адреналином не кормило, оно было куда тоньше.

Он поймал себя на том, что ищет записку от Рената. Телефон Зайнуллина и компании оказался на куxнe, там, где Петр его и кинул. Разгладив смятую бумажку, он принялся накручивать медлительный диск.

— Ренат? — нервничая, спросил он.

— Щас позрву, — ответили на том конце. Прежде чем Ренат подошел к аппарату, до Петра донесся спор Зайнуллина с кем-то из подчиненных:

— На хер мне этот осел?

— Позвонил же...

— Скажи, меня нет.

— Я уже сказал, что есть.

— Вот сука, неймется ему! Типа у меня дел больше никаких, с говном со всяким... Петруха? Чего хотел? — спросил в трубку Ренат, не меняя интонации.

Петр молча положил палец на рычаг.

Постояв с минуту, он сорвал телефон и швырнул его на пол. Петр топтал его ногами до тех пор, пока на черном паркете не осталась горсть пластмассового хлама.

Покончив с телефоном, он вбежал на кухню и распахнул дверцы мойки. Схватил тарелку, размахнулся и... поставил ее на место.

Нет, так не годится. Бить посуду — это бабья истерика. Он заставил себя сесть на табуретку и выкурить две сигареты подряд. Ну вот, уже лучше. Он снова успокаивался, на этот раз — неторопливо и основательно, до полного окаменения.

— Ну вот, Петя, ну вот, — заявил он вслух. — Поменьше импульсов, побольше конструктива. Не надо никого ненавидеть, не стоят они того.

Ухватив за ручки клетчатую сумку и вытащив ее из-под стола, Петр поволок в комнату.

— Спасибо, Ренатик, спасибо, родной, — приговаривал он. — Не поскупился, Ренатик. А что, гнида, говном меня назвал... А ничего. А мы не гордые.

Раздвинув диван, он принялся выкладывать на него оружие. Железки цеплялись друг за друга, путались в автоматных ремнях, но Петру это даже нравилось. Он нарочито медленно вынимал один «ствол» за другим и ровными рядами складывал их на покрывало.

Больше всего в сумке было пистолетов. Новенькие, густо смазанные, завернутые в пергамент. Две штуки — даже в заводских коробках из темного, рыхлого картона.

«На кой им столько пистолетов?» — озадачился Петр. В боковом кармане, свернутые в большой рулон, лежали четыре заплесневелых портупеи. Видно, очутившись на складе, ребята гребли все, что попадалось под руку. Психи.

Петр брезгливо швырнул портупеи в угол и сосчитал автоматы. Семь единиц. Неплохо. Он отодвинул сумку ногой, но тут же подтянул обратно — промасленная газета, оставшаяся на дне, весила подозрительно много. Он пощупал набухшую, рвущуюся под пальцами бумагу и извлек толстый лист чего-то мягкого. Петр осторожно устроил его на подушке и стряхнул ошметки газеты. И ахнул.

Пластит, грамм семьсот. Взрывчатка имела нежно-желтый цвет и по консистенции напоминала крутое, идеально замешенное тесто.

Петр бережно упаковал пластит в несколько полиэтиленовых пакетов и убрал его в гардероб, к стоявшему в углу «штайру». Затем достал простыню и, разодрав ее на длинные лоскуты, приступил к чистке оружия. На это занятие у него ушло часа полтора, а может, и больше — Петр не засекал. Он настолько увлекся, что даже не заметил, как открыли дверь.