Айзек Азимов - Приход ночи

Как все-таки хорош желтый свет, подумал Теремон. Особенно после четырех часов в мрачных лучах угасающего Довима.

Сиферра грела руки у ближайшего факела, не обращая внимания на копоть, тонким слоем оседавшую на коже, и самозабвенно повторяла:

– Чудесно! Чудесно! Никогда раньше не замечала, как прекрасен желтый цвет.

Теремон относился к факелам по-прежнему подозрительно. Сморщив нос от запаха гари, он спросил:

– Из чего они сделаны?

– Из дерева.

– Ну нет. Они ведь не горят. Верхний конец уже обуглился, а огонь все держится непонятно отчего.

– В том-то вся и прелесть. Это почти совершенный осветительный прибор. Мы заготовили несколько сотен таких, но большинство, конечно, отправили в Убежище. – Сиферра стряхнула с рук копоть. – Берется губчатая сердцевина речного тростника, высушивается как следует и пропитывается животным жиром. Потом поджигается, и жир понемногу сгорает. Такой факел горит непрерывно почти полчаса. Хорошо придумано, правда?

– Превосходно, – буркнул Теремон. – Очень современно. Очень впечатляет. – Он не мог больше оставаться здесь. То же беспокойство, что пригнало его в купол, теперь побуждало его уйти. Здесь не только смердело от факелов, но еще и дуло через люк в куполе – студеная струя, ледяной палец ночи. Теремона передернуло, и он пожалел, что они с Ширимом и Бинеем так быстро разделались с той несчастной бутылкой вина.

– Пойду-ка я вниз, – сказал он Сиферре. – Тут не на что смотреть, если ты не астроном.

– Я с вами.

И в колеблющемся желтом свете Теремон увидел на ее лице улыбку – на сей раз несомненную и не таящую никакого тайного смысла.

Они спустились вниз по грохочущей винтовой лестнице. Там мало что изменилось, только зажгли факелы, как и наверху. Биней работал сразу на трех компьютерах, на которые поступала информация с телескопов. Прочие астрономы занимались чем-то столь же непонятным. Ширин бродил между них один, как неприкаянный. Фолимун поставил себе стул под самым факелом и продолжал чтение – губы его безмолвно шевелились, произнося воззвания к Звездам.

В уме у Теремона слагались фразы и абзацы статьи, которую он собирался поместить в завтрашней «Хронике». Уже несколько раз за вечер пишущая машинка у него в голове принималась стучать – это был очень методический, вполне сознательный и, как ясно понимал Теремон, совершенно бессмысленный процесс. Нелепо было даже воображать, что «Хроника» завтра выйдет.

Он встретился глазами с Сиферрой.

– Небо, – шепнула она.

– Да, вижу.

Небо изменило цвет. Теперь оно стало еще темней и приобрело жуткий густо-багровый оттенок словно где-то из открытой раны в небесах фонтаном хлестала кровь.

Воздух как бы сгустился. Сумрак вошел в комнату, как нечто осязаемое, и пляшущий круг желтого света все резче отделялся от собирающихся вокруг теней. Запах дыма душил так же, как и наверху. Теремона раздражало все: и легкое потрескивание факелов, и Приход Ночи, и мягкая поступь Ширина, который все кружил и кружил вокруг стола в центре комнаты.

Становилось все хуже видно – даже факелы не помогали.

«Вот так оно и начинается, – думал Теремон. – Наступление полной Тьмы – и появление Звезд».

На мгновение он задумался, не разумнее ли будет найти какой-нибудь чуланчик и отсидеться в нем, пока все не кончится. Уйти в укрытие, не видеть этих Звезд, затаиться и подождать, пока все не придет в норму. Но он тут же понял, что это неудачная мысль. В чулане – в любом закрытом пространстве – тоже будет темно, и вместо убежища его ждет камера ужасов, еще страшнее, чем залы обсерватории.

Да и не желал он прятать голову под крыло, когда в мире происходит великое событие, призванное изменить его историю. Это было бы трусливым и глупым поступком, о котором Теремон сожалел бы потом всю жизнь. Он никогда не принадлежал к тем, кто прячется от опасности – был бы только интересный материал для газеты. Кроме того, он достаточно полагался на себя, чтобы верить, что вынесет все предстоящее – и в нем сохранилось достаточно скептицизма, чтобы сомневаться, а так ли уж это будет страшно.

Теремон стоял тихо, слушая прерывистые вздохи, порой вырывавшиеся у Сиферры – дыхание человека, который пытается сохранить власть над собой в мире, который слишком быстро погружается во мрак.

Потом он услышал другой звук, новый – не звук, а смутный намек на него, которого не услышал бы, если бы не мертвая тишина в комнате и не его сверхъестественно обострившаяся накануне полного затмения чувствительность.

Журналист затаил дыхание и стал прислушиваться. Потом осторожно подошел к окну и выглянул.

Тишина разлетелась на куски от его испуганного вопля:

– Ширин!!!

В комнате поднялся гомон – все смотрели на Теремона. Психолог тут же подбежал к нему, Сиферра следом. Даже Биней, согнувшийся над своим компьютером, оглянулся посмотреть.

От Довима остался едва тлеющий осколок, еще глядящий в последнем усилии на Калгаш. Восточный горизонт, где лежал город, скрывала Тьма, а дорога из Саро превратилась в тускло-красную полосу. Деревья, окаймлявшие ее, перестали отличаться друг от друга и слились в сплошную смутную массу.

Но внимание Теремона было приковано к самой дороге, по которой двигалась другая, бесконечно грозная смутная масса, лезущая, словно неуклюжий зверь, вверх по склону Обсерваторной Горы.

– Скажите кто-нибудь Атору, – хрипло закричал Теремон. – Безумцы из города! Люди Фолимуна! Они идут!

– Сколько еще до полного затмения? – спросил Ширин.

– Пятнадцать минут, – выдавил Биней. – Но они будут здесь через пять.

– Ничего, продолжайте работать, – сказал Ширин спокойным, ровным, неожиданно властным голосом, словно в нем в этот критический момент открылся кран некоего глубинного резервуара внутренней силы. – Мы выстоим. Это здание построено, как крепость. Вы, Сиферра, идите наверх и скажите Атору о том, что происходит. Ты, Биней, присматривай за Фолимуном. Повали его на пол и сядь сверху, если надо, но не спускай с него глаз. Теремон, пойдемте со мной.

Теремон последовал за Ширином из комнаты. Лестница, ведущая вниз, вилась тугой спиралью вокруг центрального пролета, падая в промозглый тоскливый сумрак.

По инерции они спустились футов на пятьдесят; дрожащий желтый отсвет, падавший из двери, остался позади, и сумрак хлынул на них и сверху, и снизу.

Ширин остановился, стиснув пухлой рукой грудь. Глаза его лезли из орбит, голос превратился в сухой кашель. Он весь трясся от страха. Решимость, которую он только что обрел, покинула его.

– Не могу дышать… идите вниз… один. Убедитесь, что все двери заперты.

Теремон спустился еще на несколько ступенек и обернулся.